Арн посмотрел на него как на провидца, но валлиец догадывался, что за нежеланием парня кроется нечто большее, чем отвращение к рабству, – Морган и сам был достаточно молод и помнил, как силен зов плоти в столь юном возрасте.
Арн кивнул, затем опустил голову, уткнувшись взглядом в свой кубок.
– Я солгал, сэр Морган. Солгал королю и всем вам, – признался он, покраснев так сильно, что даже уши сделались пунцовыми. – Я сказал, что мне исполнилось шестнадцать, но это не так. Я родился на Михайлов день лета Господня одна тысяча сто семьдесят восьмого.
– Так тебе всего четырнадцать?
Арн снова кивнул:
– Когда я поступал на службу к своему австрийскому господину, мой дядя сказал ему, что мне четырнадцать. На самом деле мне тогда было двенадцать, но я был крупным для своего возраста, да и без меня дяде пришлось кормить на один рот меньше…
Теперь воздержанность Арна обрела для Моргана смысл – зеленые юнцы четырнадцати лет от роду сильнее тушуются во время первого раза, да и боятся, что совершают смертный грех. Сквайр подтвердил его догадку, промямлив слышанную им историю про какого-то мальчишку, которого братья затащили в бордель, и который опозорился, ничего не сумев.
– Когда шлюха рассказала его братьям, что парень расплескал семя, не успев даже лечь в постель, он сделался посмешищем для всей деревни. Но и это не все: тамошний священник узнал про тот случай и предупредил его, что мысль о грехе так же губительна, как и сам грех. Так что ему все равно гореть в аду! Это так и есть, сэр Морган?
Валлиец проворно поднес к губам кубок, чтобы скрыть улыбку. Вот уж чего он совсем не ожидал от этого вечера, так это что ему придется наставлять неоперенного птенца в премудростях плотской похоти. Заказав еще вина, он как мог объяснил Арну, что нет никакой нужды спешить приобщиться к греху. Плоть сама подскажет, когда придет срок, и хотя для мужчины свойственно переживать в свой первый раз, обнаженное женское тело творит просто чудеса, отгоняя прочь тревоги и сомнения. Да, церковь действительно считает блуд смертным грехом, но многие, и в их числе король Ричард, придерживаются мнения, что это грех простительный, и уж точно не такой серьезный, как прелюбодеяние или нарушение обета целомудрия. Услышав про снисходительное отношение Ричарда к блуду, Арн просветлел – для него даже брошенное мимоходом замечание английского короля не уступало авторитетом цитате из Евангелия. Он приободрился еще сильнее, когда Морган напомнил про то, что исповедь затем и существует, чтобы очищать душу.
– Большинство из всех воинов, которых мне приходилось встречать, признает себя грешниками, – продолжал рыцарь. – Прежде чем идти в бой или ступить на палубу корабля вроде «Морского змея», они стараются найти исповедника, чтобы тот назначил им легкую епитимью, а также причаститься. Почему бы тебе не взять с них пример, Арн? – Он ухмыльнулся. – И если Варин и прочие станут донимать тебя сегодня, просто скажи им, что слышал молву, будто все рагузские шлюхи заразные. Это заткнет им рот!
Арн рассмеялся, и вскоре уже весело болтал, пока они приканчивали второй кувшин. Морган пил, слушал и удивлялся превратностям судьбы: вот сидят себе валлийский рыцарь и австрийский парнишка за кубком вина и разговаривают по душам в этой забытой богом портовой таверне, далеко от дома и всего, что им дорого. Воистину пути Всевышнего неисповедимы для простых смертных. Как много крестоносцев покинуло дома и семьи ради Господа и славы, только чтобы обрести могилу в чужих краях. Молодой человек горячо уповал, что Бог неспроста выделил их среди тысяч павших от болезней или сраженных сарацинскими клинками. Он был убежден, что с Ричардом пребывает благословение. Если кто-то и способен доставить их домой, так это Львиное Сердце. Но когда Морган вскинул руку, затребовав еще кувшин вина, Уэльс никогда не казался ему таким далеким, как в тот декабрьский день, когда ранние сумерки опустились на Рагузу.
* * *
Соперничество между графом Рагузы и ее архиепископом сделалось еще более острым, когда у них появилась настоящая ценность, за которую стоило состязаться, – расположение короля. Ричард проникся симпатией к архиепископу Бернарду, с восторгом внимавшему его историям про войну с Саладином. Дородный прелат обладал развитым чувством юмора и от души смеялся, когда король в шутку укорял его в неподобающей для служителя Божьего кровожадности. Общество графа Рафаэля оказалось куда менее приятным, потому как его сиятельство отличали напыщенность и словоохотливость. Однако политические соображения требовали поддерживать с ним хорошие отношения, и государь изо всех сил старался поровну делить между этими двумя свое внимание, хотя лишь наполовину в шутку жаловался приятелям, что начинает чувствовать себя костью, которую рвут друг у друга два голодных пса. Страсти вполне могли вырваться наружу во время роскошного пира, устроенного в честь последнего дня пребывания Ричарда в Рагузе. Но когда этот момент наступил, архиепископ Бернард и граф Рафаэль вопреки своему обычаю стали союзниками, объединившись против общего врага в лице настоятеля бенедиктинской обители на острове Ла Крома.
Ричард восседал на помосте вместе с графом, архиепископом, членами большого городского совета и женами оных. По его настоянию аббата Стефануса тоже усадили за высокий стол, тогда как английские рыцари устроились внизу и наслаждались угощением, выгодно отличавшимся от скудных рационов, ждавших их по возвращении на море. Дело дошло до последней смены блюд, жареных лебедей, когда внимание обедающих привлекли громкие голоса. Вскочив на ноги и раскрасневшись, архиепископ гневно указывал на облаченного в черную рясу аббата. Тот тоже отодвинул кресло и встал, явно не намеренный уступать. Морган и Варин не настолько понимали латынь, чтобы уловить суть спора, но с интересом наблюдали, как приор и монахи покинули места внизу и сплотились вокруг аббата, как воины вокруг командира. Вид у них был как у людей, понимающих, что им противостоят намного превосходящие силы, но, тем не менее, готовых сражаться до конца.
Спор достиг стадии, когда все орут, но никто не слушает. Ричард сидел, откинувшись на спинку кресла и сложив руки. Вид у него был скучающий, из чего Морган и Варин сделали вывод, что терпение короля на исходе. Когда он наконец встал и зычно призвал к тишине, друзья с ухмылкой толкнули друг друга локтем. Убедившись,
