бессмысленность.
Он никогда не станет вторым Оззи Осборном, потому что каждый из нас рожден всего однажды. Второй Оззи миру не нужен, но Грейс уверяла его, что новый Осборн тоже найдет себе место несмотря на все, даже его музыку.
Немного она постояла на остановке, проводила взглядом скрывшийся за пригорком автобус и направилась вниз по улице на встречу с Руби.
V глава
Грейс точно знала, сколько минут потребуется для того, чтобы дойти от студии до сквера, от сквера до лебединого озера и от озера до любимого кафе Руби. Цифры сложились в голове еще до того, как успела задуматься. В тот день, после тревожной записи песни Осборна, она наконец освободила сердце и голову. Исчезли нежность, участие и понимание, осталась только дневная Грейс. У нее были дела.
В рабочие дни Ластвилль дышал спокойнее, чем в выходные. После дождя листья на многих деревьях облетели, и город, казалось, засыпал. На улицах тише. Люди работали, спешили по делам, останавливаясь только для того, чтобы купить фирменной выпечки с корицей в местной лавке или бросить монетку играющему на улице артисту — искусство выходных не знает. Переливалась вода в фонтане перед музеем, тихо шумели на ветру оставшиеся золотые листья аллеи, спускавшейся к храму Ластвилля. На улицах пахло выпечкой, свежими газетами и спокойствием.
Грейс шла не медленно, но и не быстро, прислушиваясь к городу и к стуку каблуков по брусчатке. Тонкие руки, убранные в карманы, придерживали распахнутое пальто, чтобы оно не раздувалось. Глаза смотрели по сторонам без интереса, примечая неважное и не обращая внимание на то, что другой бы посчитал особенным.
Прекрасный город. Грейс чувствовала, что знает его всю жизнь и видела еще до нее.
Она почти дошла до музея, как внимание привлекло приклеенное к углу дома объявление. Грейс не видела, чтобы в Ластвилле клеили бумаги на стены — это запрещено правительством города. Но тех, кто прикрепил эту записку, явно не волновали законы.
«Пропал человек, Ластвилль, Серин Дистрикт. Видели ли вы этого мужчину?» — значилось в объявлении, а под надписью, напечатанной большими красными буквами, Грейс еще раз, на этот раз совсем вблизи, смогла рассмотреть Уайтхеда.
Она посчитала бы его слишком тривиальным, чтобы быть похищенным, но люди, прочесывавшие округи Ластвилля вот уже дни, так не думали. Даже университет не обошли стороной, и как-то утром проверили корпусы, но ничего не нашли. Уайтхед был худоватый мужчина средних лет с вросшей в плечи шеей, длинным и толстым носом, с жидкими волосами и глуповатой улыбочкой уставшего от жизни человека. Слишком обыкновенный.
Грейс посмотрела на него, сорвала объявление, убрала в сумку и пошла дальше.
У чумного столба Грейс всегда задерживалась. От памятника, как ей казалось, исходила особая энергетика, энергетика живой смерти, навсегда застывшей в мраморе и золоте по всей Европе. Она разглядывала ставшие уже знакомыми лица мучеников, ползших к небесам, и в перекошенных болью лицах, опаленных солнцем, виделось что-то возвышенное. В протянутых к небесам рукам, в глазах, навсегда закатившихся, виделся блеск креста, что держал ангел на вершине. Слепая надежда. Но в тот день Грейс задержалась совсем не для того, чтобы насладиться холодящей кровь красотой памятником.
Рядом с фонтаном, всего в нескольких метрах, переговаривались две беззаботные старушки. Они наслаждались последними лучами солнца, уже скрывавшимися за тучами. В тишине города любые разговоры становились чуть громче, и до Грейс, стоявшей спиной к женщинам, без проблем донеслась их беседа.
— В Лондоне, представляешь? В самом Лондоне нашли, Линдси! — хриплым голосом сказала первая женщина, которая, судя по догадкам Грейс, не выпускала из рук сигарету, из-за которой свежий воздух Ластвилля вокруг памятника пах химической вишней.
— Неужели? Как же он оказался в Лондоне? — воскликнула другая, хотя восклицанием ее тихое удивление было назвать сложно.
— Сама не понимаю. Свет не ближний. И как он умудрился?
— Может, его бросили в багажник машины и довезли?
— Или привязали к крыше? Положили в отсек для чемодана?
— И его не увидели?
— Может, машину не остановили?
— Не понимаю, совсем не понимаю, бедный, бедный мужчина… А как же его жена! Не представляю, какого ей… Ох, какая же трагедия!
— Знаешь, Линдси, дорогая, — ободряюще сказала вторая старушка, — когда мой муж исчез с любовницей в восемьдесят девятом, я тоже не представляла, как без него жить. А вот потом…
Грейс ушла прежде, чем успела дослушать историю.
Руби с Шенноном уже ждали в кафе и, как всегда бывало, Руби выбрала самое дорогое из всех в Ластвилле. За чашку кофе здесь брали втрое больше, чем во всех кофейнях в округе, а завышенные цены объясняли тем, что для его приготовления использовались самые лучшие кофейные зерна. Это не так. Зерна пусть и не плохие, но не лучшие в Ластвилле. Но Руби приходила в кафе совсем не за кофе.
Грейс не чувствовала себя неуютно несмотря на то, что кафе было обставлено безвкусно. Она привыкла и к тому, что слишком много цвета отражалось от стен, что мебель слишком темна, но Руби, как Грейс знала, сравнивать было не с чем. Она привыкла к таким заведениям.
Грейс еще в студии заметила, что Руби переживала, но совсем не хотела показывать, насколько сильно.
Получалось у нее, конечно, плохо. Грейс не подала виду, что поняла смущение Руби, села напротив, заказала то же самое, что заказывала и везде, но втрое дороже. Шеннон, которого можно было и не заметить, как и большую часть жизни, молчал. Куртку он снял и повесил на спинку стула, кофе, в котором еще не успел размешать сахар, отставил в сторону вместе с ложкой.
Когда Грейс села напротив, Шеннон оторвался от телефона и улыбнулся. Она ответила ему тем же, но почти незаметно. Грейс подумала, что он мог бы казаться вполне симпатичным парнем, если бы не желание подражать во всем Осборну.
Молчание длилось слишком долго для обыкновенной приветливой беседы. Грейс понимала: Руби позвала ее совсем не для того, чтобы выпить кофе и обсудить осенние деньки. Ее тревожил несостоявшийся разговор. Шеннона не волновало ничего, кроме очередного концерта, который он слушал через
