Мария Валерьева
Торговец отражений
Часть первая. Синкретизм света и тьмы
«Нет смятения более опустошительного, чем смятение неглубокой души».
«Великий Гэтсби»
Френсис Скотт Фицджеральд
I глава
«И легко же увядшей душе скрыться за маской декаданса. Так просто ей увидеть свое отражение рядом, в этом бесконечном коридоре кривых зеркал». Эта мысль родилась в стенах музея Ластвилля в ясный осенний день, но неизвестно, кому именно она принадлежала. Мысль затерялась среди рассеянных взглядов и бездумных рассуждений. Мысли стало тесно. Мысль исчезла.
В выставочном зале было на удивление шумно. Группа студентов факультета культурологии, заинтересованных в беседе друг с другом больше, чем в произведениях искусства, окружили диванчики в центре зала и старательно делали вид, что замерзшие на холстах истории так поразили их, что заставили усадить потяжелевшие от размышлений тела на мягкие сидения.
— Прошу, объясните мне хоть кто-то, почему нас сюда притащили! Нам что, в жизни тоски не хватает, еще и на занятиях на нее посылают смотреть? Лучше бы в библиотеку отправили, — простонал Осборн, пряча лицо в ладонях. Расслабленная спина согнута, руки на острых коленях, волосы закрывают лицо. Ему такая поза всегда казалась особенно драматичной.
— И что бы ты делал в библиотеке? Копался в пыли? Не помню, чтобы я тебя хоть раз видела с книгой, — усмехнулась Руби, сидевшая рядом с ним, но не строившая из себя пародию на ожившую статую. Прямая спина, уверенный взгляд, нога на ногу. Она иногда оглядывалась и посматривала на профессора.
— Во-первых, электронные книги удобнее, а во-вторых, в библиотеке я бы не копался в пыли. Я бы спал! Там на столе прилечь можно. А какие там диваны…
— А мне кажется, что лучше бы нас в выходной вообще отправили отдыхать. Будто у нас дел других нет. — Улыбнулась Грейс и пригладила взъерошенные волосы Осборна. Он чуть заметно улыбнулся.
— Оззи, а тебе разве не надо развивать насмотренность? Искусство же, музыка, живопись, все дела, — спросила Руби, надеясь, что невинная фраза могла обратиться в очередной, так нравившийся ей спор.
— Я знаю то, что должен знать, а что не знаю — могу узнать не из-под палки, а сам! — сразу же ответил Осборн. На Руби он даже не взглянул.
Грейс многое бы отдала, чтобы послушать очередной спор — уже знала, кто выйдет победителем. Но в тот день Осборн устал после репетиции. Грейс не хотела, чтобы Руби беспокоила его больше необходимого.
— Ты хорошо изображаешь мыслителя, — сказала Грейс.
— Я не изображаю. Я он и есть, — ответил Осборн и улыбнулся.
— Скажи что-нибудь умное. — сказала Руби. — Вот, в чем смысл жизни?
Осборн ответил, не задумываясь:
— Отвечу тебе словами из песни Twisted Sister. Мчаться, чтобы жить, и жить, чтобы мчаться. Чтобы огонь внутри горел, понимаешь?
— Понимаю.
— Вот тебе и смысл.
Грейс пригладила волосы Осборна. Казалось, на мгновение. Но подушечки пальцев наслаждались мягкостью локонов так долго, что они нагрелись. Грейс отпустила. Лучше ей какое-то время подержать руки в карманах.
— А где все остальные? Уже ушли? — спросила опечалившаяся Руби. Спор ведь закончился, не успев начаться.
Грейс посмотрела в сторону Френсиса. Профессор в сером твидовом пиджаке никуда не делся, а все также стоял в дверях и восхищенным взглядом окидывал полотна, на которых в разных ипостасях изображалась смерть.
— Там другой зал еще есть. Здесь смерть на картинах, а там — в скульптуре. Но лучше не двигаться, может, профессор Френсис впадет в транс, а мы быстро сбежим.
— Быстро не получится, — сказала Руби.
— Получится, если захотеть. Иначе в центре зала появится новая смертельная инсталляция. — Голос Осборна был сонный, но зевать и показывать усталость парень не привык.
Грейс улыбнулась, но ничего не сказала. Очень хотелось выйти, подышать воздухом, но выйти из зала нельзя до тех пор, пока его не покинет профессор — таковы правила. А вдохновение профессора длилось куда дольше, чем у студентов. Он мог весь день рассматривать что угодно, хоть куст, хоть картину, и одинаково вдохновленно философствовать.
День стоял осенний, солнечный и жаркий. В зале было душно, и те студенты, которые решили не оставлять в гардеробах верхнюю одежду, ныли не только от скуки, но и от того, что по своей же воле стали ходячими теплицами. Нежарко было только Луису Клэму, который по снегу предпочитал бегать в кедах, а летом не снимал с головы шапочки, но он был скорее исключением из правил.
Всеобщую безмятежность и скуку нарушили шевеление и шепот.
— О, глядите, кто явился! — прошептала Руби.
Грейс посмотрела в сторону выхода, где помимо безмятежного профессора появились новые люди. Трое в сером, от ступней до шеи, в мышиного цвета пальто. Казалось, они не замечали остальных студентов в зале. Освещенные ярким музейным светом, который даже румяных людей делал чуть бледными, студенты казались неупокоенными призраками замученных страдальцев, которые явились на выставку, посвященную смерти, только для того, чтобы среди десятка умерщвлений и костей найти свои.
— В том они были в черном, будто в любой момент на похороны вместо занятий пойти собирались, в этом — в сером, — сказала Руби. — В следующем, наверное, можно ждать Хантера совсем без одежды.
— Боже мой, даже представлять это не хочу! — воскликнул Осборн и потер глаза. — Ну все, теперь вид голого Джеймса Хантера будет сниться мне в кошмарах.
Грейс о чем-то долго думала, разглядывала остановившихся у большого полотна Брейгеля Старшего студентов. Известные многим в университете, даже тем, кто их не видел ни разу и не знал по именам, но покрытые вуалью мрака и неизвестности, они привлекли к себе намного больше внимания, чем картина или скульптура.
— Слушайте… А вы их видели хотя бы на одной лекции в этом месяце? — спросила Руби, не отрываясь от всматривания в серое пятно, застывшее у картины. Оно же все еще не обратило на студентов вокруг никакого внимания.
Приятели задумались. Если бы профессор Френсис взглянул на
