вождь был очень доволен и достал еще несколько предметов: длинную бамбуковую флейту, сосуд из высушенной тыквы, наполненный пальмовым маслом, и тяжелый ком липкой, сладковато пахнущей краски — она напоминала на ощупь мягкий пластилин и была завернута в пальмовый лист для защиты от солнечного света и копоти, покрывавшей все кругом черным жирным слоем.
На следующее утро вождь, Иона, Эндрью и я отправились в лес. С первых же шагов мы с Ионой убедились, что нам известны лишь некоторые из деревьев. Большую часть мы встречали впервые, а некоторые, вероятно, не видел никто из ученых. Иона, старый естествовед, волновался не меньше меня.
— Никогда в жизни я не встречал столько новых видов! — воскликнул он. — Мистер Гэппи, какое замечательное место! Даже когда я ходил с доктором Магиром в горах Пакараима, и то не видел ничего подобного.
— Верно, Иона, мы можем уже здесь собрать такую коллекцию, что она всю экспедицию оправдает.
— Конечно, мистер Гэппи!
Да, ради таких минут стоит жить на свете. Увы, с каждым годом все меньше становится на земле мест, где можно испытать подобное чувство…
Нас окружал густой подлесок из мелких пальм, покрытых гроздьями ярко-красных плодов. Почву устилал ковер из папоротника и селагинеллы; тут и там вздымались колонны могучих деревьев с корой самой различной структуры и всевозможных оттенков коричневого, серого, красного цвета. Я спрашивал почтенного вождя названия растений, а Иона подбирал эквивалент на аравакском языке: индейские названия очень метки и исполнены практического смысла.
— Атчи? — спрашивал я, указывая на ствол.
— Маквауру, — следовал ответ, и Иона добавлял:
— Гаудон.
Речь шла об эшвейле́ре (Eschweilera holcogyne) — это дерево мы знали.
Когда попадалось незнакомое нам дерево, мы собирали как можно более полную коллекцию листьев, цветков и плодов, чтобы позже исследовать и определить, а также — если речь шла о неизвестном до сих пор виде — дать наименование (это не всегда просто, порой приходится годами изучать образцы, сравнивая с другими коллекциями во всем мире). Мы настолько увлеклись, что за четыре часа прошли всего несколько сот метров.
Тропа поднималась по пригорку, затем разветвлялась; одна ветвь, как мне объяснили, вела к Ганнс-Стрип. Мы прошли немного влево и внезапно очутились на краю солнечной поляны, расчищенной индейцами по поручению миссионеров.
Перед нами была картина безжалостного опустошения. Яркие лучи полуденного солнца освещали беспорядочное нагромождение поврежденных деревьев. Ветки и сучья сложили в кучи и подожгли, но они сгорели не полностью; золотистые листья, обуглившиеся прутья и зола толстым слоем устилали почву между огромными серебристыми, красноватыми и почерневшими стволами. Нужно было, как только расчистка просохнет после недавних дождей, снова жечь поваленные деревья и лишь месяца через два-три можно будет разбить грядки между самыми большими бревнами, с которыми не справятся ни огонь, ни люди.
Когда глаза привыкли к свету, мы осторожно двинулись по стволам к макушке бугра. Но отсюда, как я ни тянулся и ни вставал на цыпочки, не было видно ничего, кроме стены леса.
Где же те горы, которые я приметил с самолета? Где «лошадиная голова»? Как я буду направлять свои исследования, если даже с холма ничего не вижу? Я был растерян и почувствовал себя узником в окружении немого непроницаемого вала.
Через Эндрью я спросил вождя, не знает ли он место, откуда можно сориентироваться. Вождь задумался. С того места, где раньше была их деревня, открывался хороший вид, но с тех пор вырос уже новый лес… Нет, он не мог ничего посоветовать.
На фоне коричневых крон мы заметили золотистые пятна: очевидно, цветки или почки деревьев или лиан, а может быть — молодые листья. Тщательно определив положение одного такого пятна — в сумраке леса было бы гораздо труднее различить что-либо в темном своде, — мы направились туда и оказались перед Protium — деревом высотой метров в тридцать. Его кора и сок распространяли острый запах. Если бы даже нашелся гимнаст, который сумел бы взобраться на такое дерево (а первый сук рос на высоте двадцати пяти метров), он скорее всего вернулся бы ни с чем. У этих деревьев часто цветет лишь одна ветка за раз, да и та может оказаться скрытой в соседней кроне. Как ни жаль было, пришлось срубить дерево: мы должны были собирать образцы древесины всех крупных пород, чтобы выяснить, годятся ли они строительной, деревообрабатывающей или химической промышленности.
Падая, дерево проложило в подлеске коридор, и мы увидели совсем рядом два красивых куста из семейства кутровых (Apocynaceae), один — с розовыми, другой с желтыми цветками, а в довершение всего обнаружили в кроне срубленного исполина не только нежные распускающиеся почки, но и лиану с множеством яйцевидных бурых плодов — один из видов гнетума (Gnetum), единственного родича хвойных, который является лианой. Сколько лет слышал я рассказы об этом удивительном растении — и вот оно, наконец, передо мной! Гнетум принадлежит к обособленной своеобразной группе, резко отличаясь от своих родственников супротивными овальными листьями и дихотомическими боковыми соцветиями.
Подошло время ленча. Я поблагодарил вождя за помощь и подарил ему бритвенное зеркало, вогнутое с одной стороны…
Во время следующей вылазки мы пошли по правому развилку. Тропа огибала вырубку по почти отвесному склону, затем спускалась в извилистую заболоченную лощину с множеством изящных травянисто-зеленых пальм[9], поднимающихся из насыщенного водой торфяника, со стволами, покрытыми гирляндами лишайников. Шлепая по воде между деревьями, увешанными клочьями мха, мы вышли к крутому берегу, красивому лесистому склону.
Сверху на нас закричал каракара — нехищный сокол с ярким оперением. Голос у него был скрипучий, словно точили железо о камень. Эндрью срезал пальмовый лист и потер черенком о нож — получился в точности такой же звук. Потом он потер под другим углом — послышалось рычание ягуара. Эндрью рассмеялся, пожал своими могучими плечами и отбросил лист.
Мы все время искали цветки в нижних ярусах и внимательно всматривались в почву, стараясь обнаружить еле заметные подчас намеки на цветение в верхних ярусах.
Я остановился и поднял светло-розовый шип длиной не более двух с половиной миллиметров; он лежал, едва различимый, у самой тропы. Приглядевшись, мы обнаружили место, усыпанное мелкими розовыми цветочками, затем цветущую ветку метрах в сорока над землей, и наконец, в нескольких метрах от нас самый ствол. Сделали насечку на коре — и сразу обильно засочился млечный сок. Мы с Ионой знали только одно дерево, похожее на это, но цветки у него были белыми; поэтому мы вооружились топорами и принялись за работу.
Полчаса спустя послышался треск и стон. Мы рубили
