подталкивая в бок Павлушкину мать.
— Довольно уже, поатаманствовали,—радовалась та.
Не прошло и часа, как бой стих.
Станица замерла.
Отец Евлампий, весь дрожа, прильнул к оконному стеклу и наблюдал, что будет дальше.
Изредка, то тут, то там раздавались единичные выстрелы.
Вот из-за угла появилась страшная для отца Евлампия фигура человека в серой шинели, верхом на коне, с винтовкой наизготовке и с алым бантом на груди. Человек зорко оглядывался по сторонам и медленно двигался вперед, все ближе и ближе к поповскому дому.
— Пресвятая богородица, заступница, владычица,— молился поп,—пронеси мимо сие исчадие адово...
Но вот еще и еще такие же серые фигуры, кто с винтовкой, а кто с громадным страшным револьвером в приподнятой руке.
А вот и группа всадников с красным знаменем впереди. Церковная площадь постепенно наполнялась большевиками. Вдруг произошло смятение: на взмыленной лошади пригнувшись к седлу, мчался во весь дух казачий офицер, отстреливаясь из револьвера. За ним во весь опор, приподнявшись на стременах, перегнувшись всем корпусом вперед, летел большевик, целясь из винтовки.
— Тах-тах-тах! — раздались несколько выстрелов.
— Держи, держи его, чортова кадета!
— Тьфу! Удрал!—смеялся, возвратясь, преследовавший офицера всадник,—Ну, и лошадь же у собаки, прямо орел! Разве такого идола догонишь?
— Ничего, далеко не уйдет. В свое время догоним.
Тем временем на площадь высыпал народ. Все с любопытством рассматривали „страшных" большевиков.
— Чего глаза вытаращили?— смеялись те, думаете большевики— так это звери, что-ли?
Беднота окружила красных воинов.
— Здравствуйте, товарищи, наконец-то вас дождались!
— Соколики, голубчики, заступники наши пришли,— причитали бабы.
Анна с хлебом, с солью вышла вперед.
— Где ваш командир? Принимайте хлеб-соль от наших большевиков и большевичек.
— Командира! Где командир? — понеслось по рядам.
На прекрасной вороной лошади, покрытой попоной, выкроенной из блестящего поповского облачения, на седле, украшенном золотыми кистями и ярко-красными бантами, сидел командир.
Анна подошла к нему.
— Здравствуйте, товарищ, спасибо за освобождение от атаманского ига. Давно мы ждали вас, большевиков, давно ждали мы Советскую власть. Прими хлеб-соль.
— Ура! —гаркнули дружно кругом.
Командир слез с лошади, взял хлеб-соль и протянул Анне руку.
— Спасибо. Всю бедноту освободим, всю Кубань освободим,—и влезши снова на коня, он приподнялся на стременах и крикнул:
— Да здравствует Советская власть! Да здравствуют большевики!
— Ура! разнеслось по площади.
Командир поехал к станичному правлению.
— Снимайте вывеску, приказал он,—довольно атаманства и кадетства, теперь здесь будет ревком.
Местные большевики сейчас же торжественно сняли вывеску и под общий хохот отнесли ее в сарай. Там маляр Гришка, совершенно замазал ее белой известью, и вывел поверх ее:
— Рифком.*
Васька с Павлушкой, прицепив на шапку громадные красные банты, носились, как угорелые. Вдруг они встретили Тишку.
— Ну, что, Тишка, чья взяла?
Тишка молчал. Ребята подошли к нему ближе.
— Сдаешься?
Тишка опустил голову.
— Наатаманствовался? Где твой отец?
— Убежал...
Васька с Павлушкой переглянулись. Тишка отступил шаг назад.
— Чего пятишься?—спросил Васька.
— Бить будете.
— Бить? Да ты что, очумел? Чего мы тебя бить будем?
— А за прежнее.
— На что ты нам сдался? Это, брат, тебе не атаманщина.— чтобы бить. Ходи себе, пальцем не тронем. Мы — большевики.
— Ей-богу, не тронете?
— Как сам не будешь лезть, так не тронем.
Помолчали.
Васька полез в карман и достал орех.
— Хочешь ореха?
Тишка мялся.
— На, мне не жалко.
Павлушка тоже достал орех.
— На и от меня. Бери ради праздника.
Вдруг в толпе произошло необыкновенное оживление. Люди бросились к переулку, началась давка, каждый лез вперед.
— Что такое? —что такое? — спрашивали все друг у друга:—Пропустите, а ну дайте глянуть. В чем дело?
— Глядите, глядите!
— Да где?
— Да вон же! Нe видите что ли!
— Батюшки-светы, да что же это такое? Да может это нарочно?
* Ревком — революционный комитет.
Бросились в толпу и наши ребята.
Из переулка входил на площадь новый отряд большевиков. На этот раз шла пехота. Впереди всех ехал верхом командир, за мим рослый здоровый парень нес развевающееся красное знамя, с надписью: „Вся власть советам!"
За знаменоносцем, широко шагая, чтобы следующий ряд не наступал им на пятки, двигались чумазые, с ружьями на плечах, лихо заломленными шапками, Ганька и Алешка.
Несмотря на усталость и на только что вынесенный бой, люди шли бодро, твердо, с веселыми улыбками и прибаутками.
Ганька осклабился во весь рот. Его зубы на измазанном грязью лице выделялись яркой белизной, за исключением верхнего переднего зуба, который вовсе отсутствовал.
— Стой!—скомандовал командир.
Люди стали.
Васька уставился жадными глазами на Ганьку и Алешку.
— Вот так ребята!—толкнул он в бок Павлушку.—Вот бы нам так, а?
Павлушка только вздохнул.
— А может их ружья не стреляют, а только так?
— Ну, да, не стреляют. Как это так не стреляют? Конечно стреляют.
— Смотри, и сумки с патронами.
— Давай спросим...
— Ты спрашивай.
— Нет, ты.
Ганька, заметив, что ребята с любопытством рассматривают его, принял непринужденный вид и нарочито грубым голосом спросил:
— Чего уставились?
— Что солдат не видали, что-ли?—добавил Алешка.
Васька замялся. Потоптавшись на одном месте, он вдруг решился и спросил:
— А вы тоже дрались?
Ганька сплюнул через зубы и ответил:
— Нет, гуляли, дурья голова твоя.
Васька сконфузился. Тогда выступил Павлушка.
— И стреляли?—спросил он.
— А то что-ж, конечно, стреляли.
— Неужто убили кого?
— Зачем убили? Так стреляли.
— А нам можно в солдаты?
— А ружья у вас есть?
— А вы где ружья взяли?
— У нас казенные.
— Дай подержать ружье.
— Нельзя. Не полагается.
Тут их разговор прервали. Ударил церковный колокол, людей сзывали на митинг.
Со всех сторон повалил народ. Одни шли радостно, другие из любопытства, третьи с затаенной злобой и из желания подсмотреть, подслушать.
Пошли на митинг и солдаты, и наши ребята.
— Товарищи,—кричал оратор,- да здравствует Советская власть! Да здравствует освобождение всех трудящихся от помещиков, генералов и прочих кадетов! Вся Россия большевистская, да здравствует наш вождь Ленин и Советы! Земля вся будет крестьянам, фабрики и заводы рабочим. Никакой чтобы, значит, теперь розни. Что казак, что мужик псе братья. Все бедные, все. кто кровь и пот проливает за кусок хлеба,—все братья, все пролетарии. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Опять же которые помещики и генералы, что нашу кровь пили
