проволоки натянули. Под мышкой — теннисная ракетка.
И сразу к делу. «Россияне, — говорит, — в стране наметилась стабилизация, фунт доллара уже падает, понимаешь, на хрен, что ж вы с канавой тянете, теплотрассу, понимаешь, не прокладываете?»
Тут народ стал собираться. Какая-то бабка говорит: «Никак на пенсию не прожить!»
«Это мы уже решаем, — говорит Петрович. — Месячная пенсия нас, в принципе, устраивает, вопрос, понимаешь, в том, что в месяце дней много! Щас думаем, как бы это, понимаешь, месяц сократить… дней, понимаешь, до трех. Тогда мы продержимся, чтоб вы не умерли».
Какая-то тетка, вся издерганная, вперед пробилась и говорит: «У меня только один вопрос: чем «Санта-Барбара» кончится?»
Я за голову схватился, а Петрович говорит: «Я думаю, ваши внуки узнают — у них спросите!»
Старичок какой-то кричит: «По улице страшно ходить!» Петрович говорит: «Ездите на машине. Я не возражаю».
Молодуха кричит: «Это что ж такое: детей приходится грудью кормить, а им скоро в школу!»
Петрович говорит: «Кормите плечом».
Я Петровичу моргаю: дескать, пора отваливать, а он меня в упор не видит.
«Когда цены упадут?!» — кричит кто-то.
Петрович говорит: «Я думаю, они упадут вместе с вами, так что держитесь!»
Какой-то очкарик спрашивает: «Почему Солженицына по телевизору не показывают?»
Петрович говорит: «Так он же не поет! Как, понимаешь, научится — мы покажем!»
Работяги кричат из канавы: «Почему зарплату задерживают?!»
Петрович говорит: «Чтоб вы ее не пропили!»
Я водителю шепчу: «Уезжай!» А он высунулся из машины и как закричит: «Почему дороги плохие?!»
Петрович говорит: «Чтоб враг не прошел!»
Тут и я вдруг как заору: «Почему трубы не прокладывают, когда тепло будет?!»
Петрович говорит: «Летом!»
Я понял, что ждать мне больше нечего, и потопал домой. А вечером из телевизора говорят: «Сегодня Борис Николаевич встречался с жителями и обстоятельно ответил на все вопросы».
1995 г.
Колдун
Я тут к колдуну ходил…
Обыкновенный такой колдун, глаза сумасшедшие, на руке наколка.
— На что, — спрашивает, — жалуетесь?
Я говорю:
— Запой. Как, — говорю, — выпью, не могу остановиться.
Он говорит:
— Это в вас бес вселился. Сейчас будем его изгонять.
— А вдруг не уйдет? — говорю я.
— Уйдет, куда денется! — говорит колдун. И достает бутылку водки. — Будем, — говорит, — брать его на наживку.
Налил он рюмку, дает мне.
— А себе? — говорю. — Что я — алкоголик какой?..
— Ладно, — говорит колдун, — в данном случае это не важно.
Налил две рюмки, положил два огурца, сели за стол.
— А теперь открывай рот, — говорит колдун, — и говори: а-а!..
— А-а-а!.. — говорю я.
— Да что ты на меня-то смотришь! — говорит колдун. — Ты на водку смотри. И ртом-то к ней тянись! Вот смотри, как я.
— А-а-а… — говорим мы с ним вместе и тянемся.
— Ну? — спрашивает он. — Выходит?
— Позывы, — говорю, — есть, но сам он не торопится.
— Крепкий, зараза, попался, — говорит колдун, — придется его подкормить для соблазна… Ну-ка, пару глотков и: а-а-а!
Хряпнули мы с колдуном по рюмашке и в один голос:
— А-а-а!..
— Нет, не идет, — говорю я. — Чувствую: вытягивается, но… неохотно. Может, закуска плохая?
— На закуску он не реагирует, — говорит колдун. — Распустили чертей, теперь — закуска… А ну, давай еще по одной и сразу: а-а-а!..
Налил он по рюмке, хряпнули мы с ним. И в один голос:
— А-а-а!..
— Идет! — кричу я. — Идет, гадюка, давай еще по одной! Наливай быстрей!
Налил он, хряпнули мы.
— А-а-а!..
А бес как уперся! Мало, что ли, ему или захмелел уже?
Колдун говорит:
— Бес у вас очень развращенный. Ему полбутылки — это лишь на один зуб. Но, — говорит, — и мне профессиональная честь дороже. — И до стает еще бутылку. — Будем, — говорит, — брать его на стакан! И подсечкой.
— То есть? — говорю я.
— То есть, — говорит он, — вы берете стакан, поднимаете его и — проносите мимо рта. Может, он, гад, выскочит!
— Должен выскочить, — говорю. — Я бы выскочил.
Налил колдун по стакану, взяли мы в руки, чокнулись, поднял я стакан и выпил.
— Ты чего ж делаешь?! — говорит колдун. — Ты ж мне все лекарство изведешь! Не хочешь, — говорит, — лечиться, проваливай отсюда!
Я жую огурец и говорю:
— Я хочу… только кто ж мимо-то пронесет без привычки? Ты бы мне хоть пластырем рот-то залепил!
— Пластырем! — говорит он. — А бес вылезать откуда будет?! Пластырем… Всякий, — говорит, — выпивоха меня еще учить будет! Я тебе, — говорит, — лучше глаза завяжу, чтоб ты не видел!
Завязал он мне глаза, налил. Взяли мы по стакану, чокнулись и — выпили. Колдун совсем озверел.
— Ты что, — кричит, — сюда надо мной издеваться пришел?! Я ж тебе глаза-то завязал!
— А нос-то! — кричу я. — Я ж по запаху ориентируюсь. Как от природы завещано: обоняние, осязание…
— Обоняние… осязание!.. — орет колдун. — Мы с тобой уже вторую бутылку уговорили! А только полчаса прошло.
Я говорю:
— Все, молчу как рыба!..
— Вот, смотри, — говорит колдун, — я наливаю еще по полстакана, завязываю тебе глаза… затыкаю нос… Ну, поехали!
Я говорю:
— Без тоста не могу. Что я — скотина какая: без тоста пить?!
Он говорит:
— Мы ж не для тебя, а для беса!
Я говорю:
— Он тоже не скотина какая. Он у меня внутри живет, он мне не чужой! Говори тост!
— Ладно, — говорит колдун. И встает. — Товарищи, — говорит он, — я поднимаю этот бокал за людей, которые активно и энергично встали на путь новой жизни!
Поднял стакан и — хряп! И я тоже — хряп!
Он говорит:
— Ты что делаешь?! Ты зачем водку выпил?! Тебе ж нос и глаза заткнули.
Я говорю:
— Т-тост хороший. Что я — скотина какая? Такой тост, а я — пить не буду! Наливай, — говорю, — еще по одной, закрывай мне рот марлей, я алаверды скажу!
Упаковал он мне голову, как посылку на почте. Поднимаю я стакан и говорю:
— Люди! Любите друг друга!
— Коля! Дай я тебя поцелую! — кричит колдун. — Как хорошо ты сказал. Давай, — кричит, — выпьем на брудершафт!
Я кричу:
— Мне нельзя! У меня бес внутри!
Колдун кричит:
— Черт с ним, Коля!
Выпили мы с колдуном на брудершафт и потом уже где бруде, а где шафт — разобрать было невозможно.
Хотя, если честно, еще бы по пол стакана — и бес вышел. Во всяком случае, у меня было такое ощущение — что ему мало!
Живописцы
Из жизни
Иностранцы должны были ехать в г. Чехов — поклониться великому писателю. Начальник мне говорит: «Ты позвони, чтоб там памятник покрасили, а то я был — он весь облезлый!» Я позвонил.
