пору в театрах шло много пьес на производственную тему, и я решил: буду-ка я писать пьесу! И дело пошло. Вера Васильевна у меня тут же сказала: «До каких пор мы будем устраивать в конце года аврал?! Пора с этим кончать!» Гаврилин, который ее недолюбливал, тут же заявил: «Не надо общих слов! Надо ставить конкретные задачи! А недостатки вскрывать, как злокачественный нарыв!» Аркадий Петрович (тут я подпустил пару) сказал: «Я, как коммунист, чувствую неразрывную связь со своим народом. И отвечаю не только за то, что делается в нашей парторганизации, но и перед страной в целом, потому что наша продукция имеет союзное значение!» Гриль или Гуриль, не помню его фамилию, вдруг заявил у меня, что надо обратиться с открытым письмом к другим издательствам, чтобы они поддержали нашу инициативу: сократить срок прохождения рукописи! И т. д. и т. п.
За два дня тонкая папка протоколов быстро пополнела. А на третий — пришла комиссия. Я боялся, что будет скандал, кончилось же тем, что Веру Васильевну назначили начальником производственного отдела, а Аркадия Петровича — заместителем директора.
Был 1971 год…
Большое копыто
Этот заезд начался неожиданно; во-первых, вместо каурого Балтазара мне дали колхозного Айвенго, от кобылы Ай-яй-яй и жеребца Веника.
«А Балтазар?..» — спросил я. «Приватизировали», — ответил конюх тоном, каким говорят: в морду хочешь?
«Не хочу!» — понял я и приготовился к старту. Вдруг все поскакали.
«А гонг?!» — воскликнул я.
«По пейджеру передали», — объяснил конюх. Ударил я конягу нагайкой, зажмурил глаза, вскрикнул: «Ой!», когда Айвенго перепрыгнул через барьер. Я думал, он взял препятствие, а он через ограду — к пивному ларьку. «Стой! — кричу. — Кляча навозная! Давай вперед!»
А впереди только конские задницы и облачка пыли из-под копыт. Говорю Айвенго: «Ставлю бутылку, если догонишь!»
Смотрю — задницы уже рядом, хвостами чуть не по лицу бьют.
Говорю: «Обойдешь крайнего — ставлю две!» Подналег Айвенго, идем уже ноздря в ноздрю.
Я говорю: «Обходи!» Он не обходит. Я говорю: «Ты что — опять в колхоз захотел?»
Он как рванет, я еле в седле удержался. Обошли троих, а вот американца догнать не можем. Я шепчу Айвенго: «Где ж твоя историческая гордость: ихним штатам двести с небольшим, а ты родился в конюшне, которая со времен Ивана Грозного не ремонтировалась!»
Айвенго аж как кенгуру заскакал. Теперь впереди был Марат, взращенный на племзаводе «Белый буденновец», проданный на колбасу и выкупленный англичанами за эшелон консервов. Он мчался как пуля, как слово, как клевета.
Айвенго — морда в пене — начал отставать. Я решил подбодрить конягу, говорю: «Кобыла Зорька тебе привет передавала…» Он вообще встал как вкопанный, вспоминать принялся, кто такая Зорька.
«Ну, — думаю, — сморозил я глупость, уплывет кубок «Большое копыто»!»
«Передавала Зорька, — говорю, — тебе привет и пожелания лечиться от импотенции! А сама она теперь на Гавайях — выступает в стриптиз-клубе «Радость мерина»!»
Заржал тут Айвенго, так заржал, что с верхних трибун люди на нижние попадали, и понесся как ракета «СС-20», что расшифровывается: «Сами сделали — сами сломаем!» Обошел Марата, и тут какие-то подлецы кордильерской национальности натягивают на нашем пути стальную проволоку, и мы об не-ё… ё!
Очнулся, смотрю: где мой Айвенго? А он — в канаве. Все четыре ноги отдельно, голова на уздечке держится. Подполз к нему, говорю: «В колхоз захотел?» Молчит, не слышит. Уши отдельно тоже лежат. Приладил я их ему, говорю в них: «Зорька твоя с сохатым спуталась, он свои рога тебе обещал отдать!» — ноль внимания. «Денег, — говорю, — мешок увезем, купишь себе новые костыли, будешь на джипе кататься!» Молчит.
И тут осенило меня. Говорю: «За землю нашу родимую!.. За культуру нашу поруганную!..»
Зашевелился конь. «Отныне, — говорю, — не Айвенго ты, а — Ветерок!»
Смотрю, одна нога подползла, другая… пришпандорились они к коню; морда у Ветерка серьезная сделалась, поднялся он, взял меня за шкирку зубами, посадил на себя и говорит: «Держись, едрена вошь! Щас мы им покажем кузькину мать!»
Тут я сообразил и говорю: «Ты ж ведь раньше не разговаривал!»
Он говорит: «И ты тож всю жизнь молчал, пока рот разевать не разрешили! Держись, — говорит, — щас рекорд на всю вселенную ставить будем!» И как даст по земле копытом — крыши с домов попадали, как даст другим — в Париже Эйфелева башня закачалась.
Тут Ветерок как пукнет — Эйфелева башня рухнула, в Нью-Йорке стекла со всех небоскребов осыпались, а в России яблони зацвели, малина налилась соком, пшеница созрела…
И тут как рванет Ветерок — меня из седла вышибло! А он несется, грива развевается, из-под копыт искры!
Смотрю я ему вслед, восхищенный, и думаю: «Эх, тройка, птица-тройка!.. То есть эх. Ветерок, Ветерок! Куда несешься ты, дай ответ?» Не дает ответа…
1996 г.
Телефон
Из жизни
В 78-м году к нам в квартиру, когда я был на работе, пришел телефонный мастер, поковырялся в проводах, ушел, а лестницу-стремянку забыл. День она стояла в коридоре — мешалась, два, три… Желая напомнить, я позвонил в телефонный узел и сказал: «Мастер от вас приходил, лестницу оставил…» Они посмотрели в своих бумагах и говорят: «А мы к вам никого не посылали».
Я положил трубку, подумал и громко сказал: «Товарищи, заберите, пожалуйста, свою лестницу!»
Назавтра пришел молодой, коротко стриженный человек и забрал.
Похожий
Мужик у нас… на Ельцина похож. Особенно когда выпьет.
Ну выпили мы, я и говорю: «Петрович, давай к моему дому подъедем, а то перекопали все, а тебя увидят…»
Петрович говорит: «Ну и что они увидят — как я с трамвая схожу?»
Я говорю: «Зачем с трамвая — машину возьмем, выйдешь, скажешь: россияне не могут жить на раскопанной, понимаешь, улице».
«Не, — говорит Петрович, — без охраны не могу: а вдруг поколотят?»
Я говорю: «Будет тебе охрана: Васька с Толиком пойдут. У них морды такие — не понять: то ли охранники, то ли бандиты!»
Ну, сговорились с водителем «Мерседеса»: от угла до угла с остановкой у канавы. Подъехали. Васька вылез, говорит в рукав: «Первый на месте!»
Ну, работяги из канавы головы вытянули — наблюдают. А тут Толик вылезает — под пиджаком коробка из-под обуви, будто там автомат. Как заорет: «Группа «Альфа»! Занять крыши, подвалы, очереди!..»
А туг и сам Петрович появляется. Волосы конторским клеем смазаны. Костюм сидит как влитой — мы его на каркас из
