близкий уже все понял. Но, может быть, тот, кто поймет немногое, приблизится и тогда поймет больше?
Если человек болен и близок ко Мне, Я своей властью могу исцелить его. Сначала я почувствую боль, потому что ведь он близок ко Мне и я могу ее чувствовать. Потом Я своей властью прекращу боль, и он это почувствует – ведь он близок ко мне. Если же я болен, Я не могу прекратить боль – ведь Я не властен над нею. Итак, когда я здоров, боли нет на моем круге, когда, я болен, она есть, но далеко от Меня, когда возле моего центра находится человек и боль есть, она близка ко Мне (но, конечно, во много раз дальше этого человека).
Если бы я был философом, я бы каждый мой элемент разделил надвое и одну его часть приблизил к своему центру, а другую отдалил; я бы назвал первую понятием, а вторую материальным объектом; так получилось бы понятие камня и камень материальный, понятие самолета и самолет материальный, понятие человека и человек материальный. Мой круг разделился бы на кружок и кольцо, и я бы думал теперь, как их соединить.
Но я не философ, и для меня есть просто камень, самолет, человек. Я не считаю, что самолет состоит из крыла, фюзеляжа, стабилизатора, киля, атомов – так было бы, если бы я считал его материальным объектом; я не считаю его и мыслью о самолете – так было бы, если бы я считал его понятием. Так же и человек – он для меня не совокупность своих органов или молекул, но и не понятие человека; а что касается органов или молекул, то это другие элементы моего круга; так же фюзеляж, крыло и пр. – это другие по отношению к самолету точки моего круга. А мысли, конечно, есть, только они сами по себе, это, как сказал бы философ, мысли о мыслях. Это треугольник, бесконечно-малая, сущность, честность и прочее.
2.
Любому радиусу круга отвечает множество элементов, различающихся только степенью подчинения Мне. Например, на одном и том же радиусе находятся «реальная» Вселенная, «цилиндрическая» Вселенная Эйнштейна (1917 г.) и замкнутый голубым небесным сводом мир Константина Левина (Толстой, «Анна Каренина»). Эти три Вселенных перечислены в порядке возрастания степени, в которой они являются Мною. Все они одинаково реальны.
Но я плохо вижу интимные элементы моего мира – хорошо видны только их внешние подобия и ближайшие к ним. Поэтому я хорошо вижу «реальные» вещи и их научные объяснения, значительно хуже – их поэтические образы и совсем плохо – их божественные подобия. Только иногда я вижу за вещью соответствующее ей интимное, и тогда мне становится радостно и вместе с тем печально.
Почему же я вижу мой круг в основном только у краев? Потому что он освещается от краев: окружность светится и освещает внутренность круга. Свет быстро убывает вглубь, и даже неглубокие области скрыты во мраке. Этот свет есть свет сознания; то, что во мраке, я не сознаю или почти не сознаю. Поэтому я не вижу Бога и склонен сомневаться в нем. Поэтому мне радостно и печально, когда я вижу более близкое к Богу, чем обычно. Незадолго до смерти я стану таким маленьким кругом, что центр будет ярко освещен – я увижу Бога отчетливо, как счастливый Иван Ильич перед смертью (Толстой, «Смерть Ивана Ильича»).
Но мой круг на самом деле искажен – это скорее эллипс, фокус которого – Бог. Искажение является источником страдания, ибо возле апогея имеются элементы, очень удаленные от Меня; я сознаю вещи, почти не подвластные Мне. Вместе с тем Мне в большой мере подвластны элементы, находящиеся у перигея; говорят, что я специалист по ним. Да, из-за своего искажения я специалист. Очень большое искажение означало бы помешательство; я бы очень страдал, но отлично видел некоторые вещи, близкие к Богу; поэтому я был бы гениальным.
Я буду все более специалистом и одновременно площадь моего эллипса будет становиться все меньше. Под влиянием этих двух факторов расстояние от Меня до перигея будет уменьшаться, пока я, наконец, не увижу Меня, Бога. С этой минуты будут ли для меня существовать чуждые Мне «реальные» вещи, весьма чуждые научные объяснения и даже поэтические образы? Ведь я буду видеть все Мною. Мой эллипс станет точкой, Богом. Я умру. «Любовь же деятельная – это работа и выдержка, а для иных так, пожалуй, целая наука. Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, – в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего» (Достоевский, «Братья Карамазовы»).
Таким образом, я достигну бессмертия также благодаря искажению. При той же площади я страдаю тем больше, чем больше искажение. Значит, я достигну бессмертия ценой страдания.
3.
Но на самом деле светится не вся окружность, а только одна ее точка. Этим объясняется узость моего сознания: в каждый момент я сознаю очень немногое из моей периферической области, причем ярко – еще меньше. Светящаяся точка может двигаться но окружности; в частности, я могу придвинуть ее поближе к тому элементу, который она уже освещает, чтобы увидеть его лучше; при этом я увижу новый элемент и смогу придвинуть ее поближе к нему и т.д.: идя от одного элемента к другому, я могу вызвать в сознании весьма удаленный от первоначального и ранее совсем не видимый.
Периферические элементы мало подвластны Мне; целые области их могут исчезать; эти области эллипса уходят вглубь, на нем образуются вмятины. Так происходит забывание. Если светящаяся точка окажется в такой вмятине, она осветит более глубокие элементы, соответствующие забытым. Я чувствую, что что-то вспоминаю, переживаю радость и грусть. О, то, что я вижу, идеальнее прежнего!..
Когда я родился, это было начало мира. И создал Господь свет и отделил его от тьмы. Затем сотворил Бог небо, травы и деревья, светила небесные, птиц. Наконец, он сотворил четвероногих и «меня», человека, ибо я осознал «себя». И «я» обладал птицами, зверями, скотами, и всей землей. «Я» жил в Раю, не ведая разницы между добром
