сколькими щупальцами спрут обвивает потерпевшего кораблекрушение…и как возрождается феникс, погибший в ароматическом огне… Все это — вещи, большей частью далекие от истины… Но даже если бы они были истинными, они ничем не помогли бы в достижении счастливой жизни. Какая польза, вопрошаю я, в том, чтобы знать природу зверей, птиц, рыб и змей и не знать природы людей, не знать и даже не стремиться узнать, для чего мы существуем, откуда пришли и куда направляемся»{109}.
Обвинения Петрарки раскрывают причину его негодования: ученые не занимаются главной проблемой — познанием самого человека (к тому же они трактуют естественнонаучные проблемы посредством формально-схоластического метода). В этом — основное отличие позиции ранних гуманистов от позиции средневековых богословов: последние рассматривали пауки о природе как гораздо более низкие в сравнении с теологией и схоластикой, а гуманисты — как нечто низшее по сравнению с наукой о человеке, занятия которой должны стать в центре внимания ученых и привести к моральному совершенствованию людей, «формированию их душ». Обрушиваясь на ученых-аверроистов, Петрарка отвергает в их лице всю средневековую схоластику, независимо от направлений.
Впрочем, и в ранний период Возрождения развивались некоторые разделы естественных наук, те, на которых зиждилось новое художественное видение мира (оптика, математика, анатомия). Любопытно ироническое обращение одного из героев сатиры Альберти «Мом, или О государе», мифологического персонажа Харона, к другому герою — Геласту (олицетворяющему в данном контексте схоластов): «Ты хороший философ, которому известей путь звезд, но неведома природа людей… Я перескажу тебе не суждения философа (ибо все ваши познания сводятся к хитросплетениям и словесным уловкам), а то, что я услышал от художника. Он, наблюдая формы тел, один видит больше, чем все вы, философы, измеряющие и изучающие небо»{110}. Как резко противопоставляется здесь старая, бесполезная философия ренессансному искусству, находящемуся в живой связи с окружающим, миром!
Разумеется, наряду с гуманистической критической филологией и философией продолжала существовать как в XIV–XV вв., так и в последующее время философия, основывавшаяся на старых методах, занимавшаяся старыми проблемами (очагами традиционной учености были Болонский, Неаполитанский и некоторые другие университеты), но она не могла противостоять новым веяниям.
* * *
Светский характер мировоззрения и критическое отношение не только к порокам духовенства, в том числе — пап, но и к таким церковным институтам, как монашество, отнюдь не означали, что гуманисты отвергали католицизм. В подавляющем большинстве они оставались верующими и искренне считали себя хорошими христианами. Однако их религия по сути своей сильно отличалась от ортодоксальной. Гуманистические учения представляли собой сложный и причудливый сплав христианства с античной философией.
Так, Петрарка, пытаясь сочетать христианство с античными идеями, утверждал, что великим людям, жившим до Христа, и прежде всего «князю философов — Платону», уже открылись в какой-то степени истины, которые составляют основу христианства: «Он единственный среди всех философов приблизился к истинной вере»{111}. Однако идеи Платона включаются в систему взглядов гуманистов позднее, во второй половине XV в., когда гуманисты создают еще более широкую синкретичную философию, синтезируя язычество, христианство и восточные культы. «Но подобная операция не могла быть безразличной и для христианства, для того его толкования, которое оно получало в творениях гуманистов… Включенное в новую систему духовных и нравственных ценностей, оно несло на себе отпечаток новой культуры»{112}.
Поскольку гуманизм распадался на множество течений, его представители по-разному сочетали элементы различных религий и философских учений с христианством. Столь широкое понимание христианской религии определяло их веротерпимость.
Традиционное отношение к религии меняется и в другом аспекте. Бог по-прежнему признается гуманистами творцом вселенной. Однако по мере развития гуманизма бог перестает быть активно действующим началом. Если для Салютати моральные поступки человека — проявление божественной благодати, то в представлении Валлы воля человека свободна постольку, поскольку он следует велениям природы, и свои добрые деяния он совершает самостоятельно, без помощи бога. Возвеличение человека несовместимо с традиционной католической догматикой. Разум, посредством которого человек познает себя и вселенную, уже не рассматривается как низшая, хотя и самостоятельная, сфера: разум ставится выше веры. Весьма характерно замечание, которое делает один из персонажей романа «Вилла Альберти» — гуманист Марсильи. Обращаясь к Колюччо Салютати, он говорит: «У вас такая привязанность к вашему Аристотелю, что вам не приходит на мысль обратиться к нашим богословам»{113}.
Влияние ренессансной культуры было столь широким, что немало духовных лиц являлись гуманистами. Среди них Марсильи, генерал одного из монашеских орденов Амброджо Траверсари, переводивший древнегреческие трактаты на латынь, Манетти, изучавший богословие и писавший гуманистические сочинения, знаменитый ученый и философ-гуманист Николай Кузапский, который стал в 1449 г. кардиналом. Характерно, что Энео Сильвио Пикколомини — знаток классических языков, поэт и историк, ставший позднее папой под именем Пия II (с 1458 по 1464 г.), писал: «Христианство — не что иное, как новое, более полное изложение учения о высшем благе древних»{114}. Ряд видных гуманистов были секретарями папской курии. В 1447–1455 гг. папский престол занимал Николай V — меценат, покровительствовавший гуманистам. По-видимому, подобное покровительство могло к тому же несколько укрепить основательно подорванное «Авиньонским пленением» положение папства. Впрочем, в XV и первой половине XVI в. папство не усматривало в гуманизме (как правило, не затрагивавшем церковную догматику) угрозу церкви и объявляло еретическими только отдельные гуманистические трактаты. Лишь примерно с середины XVI в. успехи Реформации, потрясшей самые основы церкви, вызвали католическую реакцию во всех сферах духовной жизни, сопровождавшуюся преследованиями свободной мысли и науки.
* * *
Некоторым из гуманистов (правда, немногим) удалось подняться над местными экономическими интересами и политическими страстями, бушевавшими внутри городских стен, и ощутить своей родиной не данный город, а всю Италию. Зарождению национального чувства способствовал и их интерес к античности, материальные следы которой сохранились повсюду в виде руин зданий, статуй и других предметов искусства. Для гуманистов все это было национальным наследием Древнего Рима — прошлым Италии. И сопоставление с былой мощью Рима помогло отдельным деятелям этой эпохи полнее ощутить слабость современной им Италии. Данте и Петрарка остро осознают, насколько пагубна для Италии, являющейся ареной бесконечных распрей между мелкими государствами, ее раздробленность.
Выражая надежду на дальнейший подъем «интеллектуальных искусств», гуманист XV в. Маттео Пальмиери пишет: «Лишь бы было угодно тому, кто всем правит, милостиво даровать долгий и спокойный мир нашей бедной Италии»{115}.
Объединение Италии было в то время невозможно. И все же оживленная переписка и встречи между гуманистами, жившими в разных городах и отчетливо ощущавшими общность идей и взглядов, способствовали духовному сплочению мыслителей и ученых страны и развитию
