не заметили, как прошёл еще час. Грише пора было возвращаться на чердак, чтобы хоть чуть-чуть выспаться перед будущей службой. Эля это прекрасно понимала, но не хотела его отпускать. Гриша вытащил из кармана записку и отдал Эле.
– Что это? – спросила девочка.
– Это записка, которую оставили вместе со мной на пороге приюта мои родители.
Эля открыла записку, и почерк показался ей очень знакомым. Но больше всего ее трогали слова в этой записке: «Мы тебя любим и обязательно отыщем».
– Гриша, возьми, это твое, забери, мне не нужно, это твоя память о них.
– Я хочу, чтобы она была у тебя и напоминала о моей вечной любви к тебе. При следующей встрече я у тебя заберу ее, и мы больше никогда не расстанемся.
Эля снова заплакала, а Гриша поцеловал ее в губы и, развернувшись, ушел в темноту. Эля с новой силой заплакала и протянула руку в ту самую ночную тьму, куда будто безвозвратно спрыгнула её любовь. Гриша уходил с каждым шагом все дальше и дальше, а слезы сдавливали его сердце. Чем дальше Гриша уходил, тем сильнее были слёзы, он этого не хотел, но выбора не было.
8. Глава
Всю ночь Эля плакала, волновалась и переживала. Каждая потерянная слеза приравнивалась к году жизни. В эту ночь девочка состарилась будто бы на вечность. «Сейчас бы его глаза, хотя бы на момент, и все пришло бы в своё русло». Но у девочки не было даже и мысли о том, что она увидит его, дай Бог, только через год. Эти мысли душили Элю, ей не хватало кислорода. Никому не пожелать таких горьких приливов отчаяния. Это больно настолько, что невозможно совладать с собою. Поэтому остаётся только молиться. И она молилась. Настало утро, шесть часов: «Он, наверное, уже в военкомате, а я даже не могу приехать», – говорила Эля. Дело в том, что Гриша заранее сказал Элечке не приезжать провожать его утром, чтобы обоим не было так больно. От этого ей было ещё хуже, но она понимала, что это лучший вариант из всех. Эля с трудом встала с постели и подошла к окну, чтобы, смотря на природу, бесконечно перематывать в памяти эти прекрасные одиннадцать дней, проведённые вместе со своей любовью. Она вспоминала его глаза, вспоминала то, что она теряла равновесие и чувство рассудка, когда он смотрел на нее. Каждый взгляд его проникал куда-то внутрь, в душу. А его сильные руки, они с такой лёгкостью носили девочку, с такой теплотой держали её, что ни одна тревога не зашла в душу – только бы находиться рядом. Вспоминала, как своими крошечными пальцами трогала его тёмные волосы, эти жёсткие, непроходимые, как тайга, локоны. «Наверное, он уже лысый», – улыбнувшись, подумала девушка. От воспоминаний этих моментов действительно становилось теплее, даже иногда казалось, что Гриша зовет её по имени где-то в другой комнате. Эля оборачивалась, но вспоминала, что это невозможно. Вспоминала последний разговор: как сказала, что будет писать письма два раза в месяц, что будет писать о том, как не забудет, как дождётся, как не растеряет ни капли любви к нему, хоть пройдёт и сотня лет, – все равно буду любить, – вот так она говорила вчерашним вечером.
Гриша в этот момент совершенно один сидел в военкомате и ждал, пока его переоденут в форму. Тяжёлая голова и ещё более тяжёлые мысли. От тоски он хотел просто выйти и не возвращаться обратно, но понимал, что новые решения не отменяют старых обязанностей. Он понимал, что его судьба конкретно повернулась в сторону и мечта его превращается в пыль, но определённо точно он знал, что без этой девушки больше не обойтись, он знал, что он влюбился раз и навсегда. Ему, в принципе, было уже абсолютно все равно: как, куда, где жить… главное, чтобы рядом была Элечка. Гриша знал, что это первый человек, которого он поставил выше себя и своих убеждений, принципов и, самое важное, – своей мечты. Если бы Эля позвонила ему и сказала: «На меня напали хулиганы», – а Гриша был бы на другом конце России в армии, он бы босой по снегу пошёл бы за их душами. Он сидел, ковыряя дырявый линолеум у себя под ногой, и думал: «Почему всё именно так происходит?»
Тогда к нему подошел офицер:
– Ты Некрасов?
– Так точно.
– Так, иди переодеваться в двенадцатый кабинет, потом в двадцать четвертый, там узнаешь, куда тебя определят. Все понял?!
– Так точно.
– Выполняй.
Гриша быстрым шагом направился в кабинет под номером двенадцать, где его уже ждала новая форма, а вместе с формой и новая жизнь. Следующие две недели пролетели как кадры фильма, Гриша назвал их адаптацией. Перелёт осуществлялся в город Калининград. Мотострелковый полк, четыре драки, девять конфликтов за три дня, – добро пожаловать в русскую армию. И вот через двенадцать дней службы Гриша дописывает первое письмо. Оно было о том, как он скучает по Элечке, и о том, что если бы не было её в его жизни, он бы дрался чаще, чем сейчас. Гриша описал в подробностях еду и своего командира взвода, которого он шутя называл котлетой из-за лишних девяноста килограмм. Сказал, что вспоминает, как нежно смотрел на нее и как сильно хочет обнять, и что в принципе приют и армия ничем не отличаются по своей сути, «только в приюте еще и стреляют», – шутил он.
Гриша очень жалел, что у него нет телефона и он не может позвонить Эле, чтобы узнать, как же она там. Но и договоренность у них была только на письма, – Гриша сам это предложил, хотя девочка хотела ему подарить свой старый телефон, но, конечно же, он отказался.
В это время Эля уже прилетела к дедушке. Как же хорошо, что она дала Грише адрес в Германии и он сразу сможет писать туда. Все это время Элечка места себе не находила, она не знала, где Гриша, куда он попал. Оставалось только ждать письмо, чтобы скорее отправить своё, написанное еще в первый день их разлуки.
В воскресенье утром девочка сидела на кухне в квартире её деда, когда он первый раз более-менее поговорил с внучкой. Он спросил о ее мечтах, о здоровье и немного предался воспоминаниям о бабушке. В целом Элине понравилась беседа, правда до того момента, когда дедушка Карл Вебер стал говорить, что им предстоит жутко много работать. Эля, конечно, любила играть и петь, но не в тот момент,
