уже пообедал, и потому не дожидались тебя, особенно ввиду того, что отец Марквард делает нам честь и обедает сегодня с нами, — сказала старшая из женщин, обращаясь к секретарю.
Было половина первого — обычный обеденный час. Но секретарь не обратил на это внимания.
— Мне было бы крайне неприятно, если б я заставил вас голодать из-за меня, — промолвил он холодно.
— Это моя вина, — вскричал отец Марквард. — Фрау Штейн так любезно упрашивала меня остаться, что я не имел мужества отказать. Может быть, мне не следовало бы соглашаться на её просьбы.
— Я уверен, что моя мать была бы очень огорчена вашим отказом, — отвечал секретарь вежливым тоном, в котором сквозила насмешка.
Потом он снял верхнее платье и сел к столу.
— Боюсь, что осталось не много, — сказала его мать. — Мы были так уверены, что ты не придёшь, что съели всё. Остался только кусок пирога.
— Благодарю вас, я не голоден. С меня достаточно и столь почтенного общества, — отвечал сын с угрюмой почтительностью.
— Стало быть, ты позавтракал. Если Магнус уже закусил, то не хотите ли взять этот кусок пирога, отец Марквард.
— Хорошо. Было бы жаль дать ему засохнуть. Это превосходный пирог и делает честь вашему искусству, фрау Штейн. Если вы, господин секретариус, отказываетесь...
— Отказываюсь.
— Тогда я позволю себе взять его.
У монаха был хороший аппетит, и он понимал толк в еде.
— Пожалуйста, достопочтенный отец. Я очень рад, видя ваш аппетит. Приятно видеть, когда человек таких строгих правил, как вы, позволяет себе несколько смягчать суровую дисциплину.
— Увы! Всем иной раз приходится уступать настояниям плоти, — не смущаясь, произнёс отец Марквард и принялся за еду.
Он привык, чтобы мужчины в тех семьях, которые он посещал, встречали его более или менее приветливо.
— Я сохранила для тебя свой кусок пирога, братец, — сказала девушка таким же странным и безжизненным голосом, как и её глаза.
Выражение нежности быстро мелькнуло на лице секретаря.
— Спасибо, дорогая моя, — мягко ответил он. — Кушай сама, я не голоден.
— Я сохранила для тебя свой кусок пирога, — повторила девушка, как будто она не слышала или не поняла его. И она подала ему тарелку с пирогом.
Глаза брата, не теряя своей нежности, приняли скорбный оттенок.
— Спасибо, дорогая. Если ты сохранила это для меня, то, конечно, я съем это.
Он взял у неё тарелку, а девушка, видя, что её желание исполнено, снова бессмысленно уставилась на стену. Несколько минут все молчали. Наконец фрау Штейн заговорила:
— Ты не очень разговорчив, Магнус. Наш гость может подумать, что ты не рад его посещению.
Сын поднял на неё глаза, в которых мелькал огонёк.
— Я не рад его посещению! Слишком даже много чести для меня принимать у себя человека такой чистоты и добродетели, который несёт за собой благословение Господне в каждую семью, которую он удостаивает своим посещением! Ведь за его благоденствие возносятся горячие молитвы по всему городу Констанцу.
Ирония была ужасна, ибо отец Марквард пользовался самой дурной репутацией в городе.
Фрау Штейн побледнела, да и сам монах был смущён. Он чувствовал себя в полной безопасности, пока эта безопасность зависела от страха народного. Но в манерах сидевшего перед ним человека было что-то такое, что заставляло его нервничать, хотя он и не чувствовал себя в опасности. Поэтому он отвечал ему с большей сдержанностью и осторожностью, чем сделал бы это со всяким другим.
— Вам угодно преувеличивать мои достоинства, высокоблагородный господин секретариус, — мягко отвечал он, стараясь не глядеть в горящие глаза собеседника. — Я только бедный монах и по мере сил служу Господу.
Опять наступила пауза.
— Нужно проститься с вами, фрау Штейн. Я знаю, что это неучтиво бежать сейчас же после обеда, но за мной присылал епископ, и мне нужно побывать у него до двух часов. Поэтому прошу извинить меня. Сердечно вам благодарен.
— Я знаю, что обязанность хозяйки — удерживать гостей, — возразила фрау Штейн. — Боюсь, однако, что наш дом не может служить приманкой для такого человека, как вы. Не понимаю, что сделалось с Магнусом. Я почти уверена, что он влюблён. Он обыкновенно не бывает таким угрюмым.
— Я не вижу, чтобы он был угрюм, — возразил монах.
Сказав ещё две-три любезные фразы, он простился и вышел.
— Для чего вы пригласили этого человека к столу? — строго спросил мать Магнус, лишь только дверь закрылась за монахом.
— О, Господи! Неужели ты хочешь, чтобы мы целый день сидели одни? Неужели ты хочешь, чтобы дверь моего жилища была закрыта для всех посетителей, пока я ещё не стара и не безобразна и люди не отказываются навещать нас? Что ж, неужели я должна жить монахиней? И их жизнь веселее, чем моя, я уверена.
— Это верно, — угрюмо согласился с нею сын. Женские монастыри пользовались самой дурной славой.
— Слава Богу, что ты хоть это понимаешь. Скверно уже одно то, что я и Эльза должны делать половину всей работы дома, то есть собственно я одна должна делать, ибо Эльза ни на что не пригодна. Скверно, что ты не можешь нанять мне прислугу, как у меня было прежде. Если нельзя пригласить к себе маленькую компанию, то тебе лучше было бы запереть меня на замок и приставить к дверям стражу. Держал бы уж меня, как в тюрьме.
— Слыхали вы, что говорят об отце Маркварде? — строго спросил сын, не обращая внимания на её тираду.
— Никто в мире не застрахован от клеветы. Я нахожу, что он очень мил и любезен. Он понимает, что должна чувствовать одинокая женщина.
— О, ещё бы! Но я вовсе не нахожу его милым. Это позор для человечества.
— О, Господи! Какие преувеличения! Люди не святые, это все знают. Монахи ведь тоже люди. С этим ничего не поделаешь.
— Конечно. Но если человек требует для себя власти как проповедник слова Божия и употребляет эту власть как средство для развращения других — что вы тогда скажите?
— Не моего ума дело решать такие вопросы.
— Да? В таком случае это моё дело. И я объявляю вам, что не желаю, чтобы этот Марквард переступал порог нашего дома.
— Кажется, ты хочешь, чтобы я умерла от одиночества и отчаяния! — плаксиво заговорила
