Вода и огонь были главными врагами тогдашних натурных съёмок. Но они же создавали самый нужный эффект. И юной актрисе за пять лет пребывания в кинематографе довелось сполна испытать на себе коварство этих стихий. Самой эффектной сценой в «Князе Серебряном» (1911 год) был пожар в доме бояр Морозовых. В самый разгул огня главный герой должен был подскакать к дому, вынести из горящих хором боярышню Морозову (Гончарову), усадить на лошадь и умчаться. Как всегда в последний момент, когда огонь уже заметно разгорелся, выяснилось, что актёр Бирюков не умеет ездить верхом — разве что едва-едва держится в седле. А декорация уже занялась огнём.
Всё было готово к съёмке, актриса растерянно ждала сигнала «падать без чувств», а бедный актёр качался в седле, боязливо пытаясь слезть с него и вцепившись в лошадиную гриву. Все панически завопили, заахали. Не растерялся один Ханжонков (напомню, бывший донской хорунжий): он столкнул актёра с лошади, в два счёта натянул на себя его стрелецкий кафтан и шапку, лихо вскочил в седло и, схватив героиню, буквально бросил её перед собой на лошадиную холку. И всё это в двух шагах самого натурального пламени и дыма. Даже сам Гончаров не выдержал и с облегчением захлопал в ладоши.
Главным врагом Гончарова, то и дело замечает в своих записках Ханжонков, был его темперамент. Как только включался свет и начинал трещать съёмочный аппарат, режиссёр терял всякое самообладание. Стоя около камеры, он вопил, размахивал руками, хлопал в ладоши и так остро переживал происходящее на площадке, что буквально рвался туда, за пределы дозволенного, ничего не замечая вне сцены — в том числе и одёргиваний своего главного «охладителя».
Вот как запомнился — а лучше сказать, врезался в память — Ханжонкову и его жене последний съёмочный день «Ермака». Жена Ханжонкова Антонина Николаевна, будучи верной помощницей мужа, вела подробный дневник, где тщательно записывала хронику режиссёрской работы. Особенно смаковала она красочные эпизоды. К примеру, финальную часть фильма, где покоритель Сибири Ермак и его дочь бросаются с берега в Иртыш и героически гибнут. Ермак — как мы уже знаем — Пётр Иванович Чардынин, дочка — Александра Гончарова. Оба они «спят» в расцвеченном шатре. Гончаров наставляет Чардынина, громогласно шепча ему на ухо: «Смотри, Пётр Иваныч, не подгадь! Руби татарву сплеча! Меч у тебя деревянный, не бойся! А главное, не забудь вынырнуть в последний раз и погрозить на берег кулаком! Этим нюансом мы покажем всю неукротимость Ермакова нрава. И тут же тони!»
И вот раздаётся зычный глас режиссёра — он вопит: «Внимание — начинаем!!! У Ермака кошмар! Он тревожно ворочается во сне! Пётр Иваныч, вздохни поглубже и повороти голову к аппарату! Татары, выползайте из кустов! Передовой татарин, держи крепче кинжал в зубах, а то выпадет! Казаки у костра куняют носом... Татары окружают наших! Александра Васильевна, просыпайтесь! Хватайте поскорее меч! Короткая схватка! Больше жизни! Коли спящих! Души неспящих! Эй, там, старший, умирай поскорее... ещё скорее!., ещё! Второй отряд татар, выползайте! Охрана уничтожена... Окружайте шатёр! Скальтесь больше — зубов не видно!.. Ермак схватывает меч, бросается на нападающих! Руби направо, коли налево! Прокладывай путь к Иртышу! Татары, быстрее падайте и умирайте! Некогда тут с вами! Не мешайте дочке пробиваться! Ермак, бросайся в воду! Татары, засыпайте их стрелами!»
...Я прошу извинить меня за небольшое отступление. Самое интересное, что подобные режиссёрские озвучания были, в сущности, заимствованы у театра и стихийно передались немому кинематографу. Пётр Иванович Чардынин, главный ученик Гончарова, ставший вскоре популярнейшим режиссёром, продолжал следовать этой распространённой методе. Правда, уже не столь темпераментно. Под рукой супруги Ханжонкова — это она быстро, стенографически записывала все словесные детали съёмки — дело выглядело так:
Чардынин у аппарата и говорит: «Входите, Вера Васильевна... Вошла... Оглядела задумчиво комнату... Остановилась около туалетного стола... Увидела письмо... Взяла, распечатала... На лице недоумение, досада... Побейте пальцами по столу... Громче, раздражённей... Так, так, а теперь с горькой усмешкой на губах разорвите письмо...» И так далее. А между прочим, режиссёр в данном разе снимал фильм с самой Верой Холодной...
Невольно хочу сделать ещё одно небольшое, но выразительное отступление в том же духе. Небезызвестный артист Амо Бек-Назаров вспоминал один из первых своих фильмов с Верой Холодной и... Антониной Батаровской (Ханжонковой). Последняя, будучи главой фирмы Ханжонкова, часто брала на себя постановку — разумеется, если это был её собственный фильм (в данном случае это был её «Огненный дьявол»).
Кратко цитирую артиста: «Дело было зимой. Съёмки велись в Нескучном саду, возле маленького домика. Отсюда полагалось мне похитить актрису и нести её на руках метров сто пятьдесят к саням. Я двигался очень медленно, увязая в глубоком снегу, а моя партнёрша, которой по роли полагалось быть в обморочном состоянии, шептала мне на ухо: “Бедненький! Мне вас жалко!” Большей чепухи Антонина, конечно, не могла придумать. Тут я споткнулся, провалился чуть не по пояс в яму, присыпанную снегом, и не смог удержать свою драгоценную ношу... В испуге наклоняюсь к ней, ожидая восклицаний боли, упрёка, но слышу в ответ: “И прекрасно! Так ей и надо!” И вдруг голос режиссёра (Чардынина. — М.К.): “Отлично! Очень выразительно! Блеск! Ну, что ж вы встали! Поднимайте её, несите дальше!”... Оставшуюся часть пути мы преодолели успешно, хотя Холодная смешила меня, шепча на ухо всякие колкости. Но по окончании съёмки мы вдруг удостоились похвалы и режиссёра, и самой хозяйки “за необыкновенную естественность нашей игры”».
...С «Ермаком», как считал Ханжонков, всё тоже кончилось не так уж плохо: Ермак потонул по всем правилам, а без последнего «эффекта» (как назло, отклеившихся у него бороды и усов) можно было и обойтись...
Эти первые русские киносъёмки чуть ли не каждый раз были чреваты или весёлым недоразумением (вроде утонувшей бороды), или подлинным драматизмом. То одна, то другая осечка — нежданная, подчас глупая, нелепейшая... а подчас и опасная для фильма и самих актёров. К ним уже привыкли, притерпелись, относились с юмором, находя в них частенько «жемчужные зёрна». Нисколько не стесняясь, со всей простодушной доморощенностью, снимали русскую классику, русские сказки, русские песни, видя в них живой, беспроигрышный материал.
В это первое и, к несчастью, последнее пятилетие своей кинокарьеры Шурочка Гончарова являла себя на экране чрезвычайно часто: «Боярин Орша», «Власть тьмы», «Женитьба», «Вадим», «Драма в Москве», «Роковое пари», «Ермак Тимофеевич», «Идиот», «Коробейники», «Маскарад», «Пиковая дама», «В полночь на кладбище», «Русалка», «Крестьянская доля», «Преступление и наказание», «Евгений Онегин», «Светит, да не греет», «Чародейка» и т. д. Некое, пусть отдалённое подобие великих творений так или иначе сквозило в этих простодушных «живых картинах». И сквозило оно в первую очередь в персонажах, то есть в актёрах — в их лицах, взглядах, осанке, походке, улыбках, слезах. Именно в Гончаровой впервые угадалась та женская типажность, которая впоследствии будет чудодейственно провоцировать зрительскую любовь к Зое Баранцевич, Ольге Гзовской, Марии Германовой, Марии Горичевой, Софье Гославской, Наталье Кованько, Вере Юреневой, Наталье Лисенко, Вере Каралли... Которая вскоре выявит себя в Вере Холодной.
