бодинейтральность. Консерватору же остаётся кусать локти.
Это же касается и сексуальной объективации женщин.
В традиционном обществе вообще, как ни смешно, нет такого понятия, как секс — то ест половой акт, совершаемый для удовольствия.
Любовь возносится традицией на пьедестал, но сексуальность при этом исторгается или вводится в очень жёсткие рамки.
В любом случае, в традиционном обществе половой акт может иметь ритуальные или репродуктивные функции, но никак не рекреационные.
Именно поэтому любая сексуальная объективация женщины рассматривается как подозрительная или прямо враждебная.
Даже храмовая проституция, сексуальные обряды скандинавов, связанные ко всему прочему с приёмом спорыньи, некоторые практики тантры не ставят целью получения удовольствия ни для мужчины, ни для женщины. Напротив, они подчас болезненны, насильственны и несут участникам только страдание.
Таким образом, традиционалист только поддержит сегодняшнюю борьбу против объективации женщин.
Консерватор же, ориентирующийся не на далёкое прошлое, а на времена своей молодости или просто относительно недавний период, — будет доказывать необходимость наличия полуголых полногрудых девушек в кино, компьютерных играх и прочем.
Другой пример: в IX–X веках католическая церковь открывала при своих монастырях больницы и абортарии. За это её в пуританском XIX веке стыдил либеральный публицист Лео Таксиль.
Требовать возрождения католических абортариев, используя аргумент «так тысячу лет назад жили» — это традиционализм, а требовать запрета абортов — это консерватизм.
Наконец, третий пример, касающийся педофилии.
Это — в высшей степени традиционная практика. Знакомство с сексуальной сферой в традиционном обществе вообще чаще всего происходило посредством растления родителями, то есть через педофилию и инцест. Такая ситуация сохранялась даже в буржуазном европейском обществе даже в начале двадцатого века.
Традиционалист, следовательно, должен поддерживать идею вновь легализовать педофилию.
Консерваторы, наоборот, являются первыми борцами с ней. Именно они повсеместно продавливают репрессивные законы под лозунгами борьбы с растлением детей.
Как же обстоят дела с традицией в России?
Говорят, что неважно.
С одной стороны, как писал покойный Егор Просвирнин, «русский национальный костюм — это не косоворотка, а военный мундир». То есть русские существует в некотором роде не как нация (как существуют французы, поляки или даже немцы), но как огромная масса людей, которая составляет ядро Империи, выступает строительным материалом для грандиозных государственных проектов. Быть русским — значит быть рабом государства, всю жизнь посвящать ему, получая взамен одни оплеухи и при этом не только быть довольным такой ситуацией, но и прямо подпрыгивать от неё от радости.
У нас нет никакой этнокультуры: выдавать за таковую кокошник с балалайкой и лапти с косовороткой — издевательство над великим народом.
Отчасти именно поэтому у нас нет и никакой «традиции» в привычном для Запада и даже Востока понимании.
С другой стороны, привычен аргумент либералов о том, что русские люди давно уже ничем не отличаются от европейцев, и только правительство нам мешает.
Мол, нет у нас ни патриархальной семьи, ни «чувства хозяина», ни связи народа с почвой (!), ни ещё чёрт знает чего ещё. По проценту разводов мы впереди всех, как и по уровню самоубийств. Зато уровень рождаемости у нас низкий.
Следовательно, констатируют либералы, у нас не может быть никаких «традиционных ценностей», кроме тех, что навязало наше правительство.
Ну, что на это можно сказать?
Во-первых, правительство у нас под видом «традиционных ценностей» навязывает новомодные придумки американских консерваторов, к русским традициям и Традиции в целом не имеющие никакого отношения.
С точки зрения традиции суицид — абсолютно нормальное явление. В России культура самоубийства по разным поводам развита не меньше, чем в Японии или Корее. Кстати, мы стоим на первом месте по числу самоубийств как в абсолютном, так и в относительном исчислении, далеко обходя других лидеров списка — Республику Корею и Японию. Обходим мы их также и по числу самоубийств среди подростков. Впрочем, мы лидируем во всех возрастных категориях уже последние тридцать лет (до этого статистика не публиковалась).
Самоубийство — очень традиционная и очень распространённая в России практика. Точно так же как и неполная семья.
В отличии от украинцев или кавказцев, жители Русской равнины вели хуторное хозяйство, жили крохотными поселениями, занимались в основном охотой и собирательством.
Так, до XVI века основным продуктом питания для русских было бобровое и птичье мясо, и лишь в наименьшей степени — хлеб.
Это вызывало явление отходничества, когда мужчины надолго покидали свои дома сначала для занятия собирательством (эта практика дожила на Русском Севере до нашего времени; там и сейчас мужчины и женщины на месяцы уходят в тайгу на сбор ягод), а позднее и для работы на государственных и частных заводах, бурлачества или батраческого труда на поместных землях.
Девственность в Центральной России имела очень низкую ценность, на Русском Севере — вообще отрицательную. Точно также как смена половых партнёров для молодых девушек не стигматизировалась (слово «блудница» обидным не было; оно обозначало, что девушка «блуждает» в поисках мужа).
Вот так мы и приходим к весьма парадоксальному выводу: как ни крути, Россия осталась очень традиционной страной. Просто традиции у нас специфические (как, впрочем, и у других).
Наш высокий уровень самоубийств, высокий уровень разводов, психических расстройств, развитая культура насилия, вообще многие явления отечественной жизни происходят не оттого, что мы ушли от наших традиций, — наоборот, это и есть наши традиции.
Так, те же психические расстройства в традиционной культуре во многом не стигматизированы, особенно в нетяжёлых формах.
Скажем, человек с симптомами лёгкого ПРЛ мог бы без проблем вписаться в традиционное общество, но с трудом вписывается в общество современного капитализма.
Разумеется, отечественные традиции сохранились даже вопреки многим разрушительным действиям властей, в некотором роде приспособившись к ним.
Во многом этому помогло то, что в России традиции не институциализировались, как это было на Западе или, скажем, в Японии.
Отсутствие институциализированной традиции в нашей стране заставляло некоторых либеральных публицистов и вовсе утверждать, что никакой традиции у нас нет: мол, если дедов дом три раза горел (частая проблема на Руси) и отстраивался ещё при жизни деда, — как могут внуки хранить хоть какую-то память о дедовых временах?
Однако традиция — это не формальная и абстрактная «память». Это живое действие. Это передача огня, а не поклонение пеплу (особенно примечательно в примере с домом).
Совершенно буквально это проиллюстрировал Юкио Мисима: чтобы сохранить традицию, надо сжечь храм.
По этой же причине в «Жизни на продажу» того же Мисимы хранительницей традиции внезапно (именно внезапно) оказывается девушка-хиппи Рэйко, которая, казалось, никак не могла бы справиться с такой ролью.
Традиции в других странах оказались выхолощены во многом именно потому, что были институциализированы,
