слушай, да?
Неподалёку группа зевак делилась впечатлениями от посещения передвижного зверинца.
— Да видел я ту гиену, тоже мне диво. Псина и псина. Вот в прошлом году два родосских купца показывали на островах павлина, вот это чудо из чудес. Говорят, из самой Индии привезён.
— Павлина? Что это за зверь?
— Не зверь, а птица.
— Птица? И сладко ли поёт?
— Нет голоса ужасней. Мне Архилох напел, я содрогнулся.
— Архилох? Ему можно верить. Что же в ней тогда примечательного?
— Я слышал, красоты она неописуемой.
— А это случаем не те два родосских прохвоста, что третьего дня тут похвалялись своими подвигами? Признаться, я чуть было не уснул во время этой повести…
Антенор непроизвольно зевнул, и вдруг напрягся. Вытянул шею, высматривая что-то или кого-то поверх голов.
Восемь рабов тащили дорогие открытые носилки, на которых возлежал богато одетый полноватый старик. Навстречу носилкам степенно вышагивали два вола, тянувших телегу, нагруженную какими-то тюками.
Рабы попытались с телегой разминуться. Хозяину это, как видно, не понравилось, он прикрикнул, чтобы посторонились волы. Рабы послушно остановились, а волы нет. Рабы вынужденно подались в сторону, один из них оступился, носилки накренились, и хозяин кубарем покатился на землю под хохот зевак. Телега проехала мимо.
Старик с кряхтением поднялся и разразился потоком брани в спину зажиточного крестьянина, восседавшего на мешках. Тот обернулся и невозмутимо показал старику неприличный жест. У деда встопорщилась ухоженная борода.
— Да что же это такое делается, люди?! Меня, всеми уважаемого Гамил-Нинипа, отдавшего здоровье ради спасения Отечества поносит всякий немытый скот?! Доколе?!
— Чего орёшь, старый? — окликнул старика какой-то прохожий, — когда это ты сражался за Отечество?
— Да я с персами… — закипел старик, оглядываясь по сторонам в поисках насмешника, — да я…
Старик задохнулся от бешенства, закрутил головой, высматривая очередного обидчика. Взгляд его упал на провинившегося раба, который стоял, ни жив, ни мёртв.
— Ах ты, мерзавец! Скотина тупая!
Он выхватил из носилок палку и замахнулся на раба, но не ударил, его руку перехватил Антенор.
— Не бей парня, Нинип. Убьёшь, ему же обидно будет.
Старик резво вывернулся, сверкнул очами, собираясь обрушиться на нового негодяя, но неожиданно стушевался.
— Ты что ли опять? Чего ко мне привязался? Не знаю я ничего! Сказал ведь уже раз — не знаю! Да и знал бы, не перед тобой, оборванцем, мне ответ держать!
— Да ладно? — притворно удивился Антенор, — а мне показалось, ты прямо-таки мечтаешь кое-что мне поведать. Неужто обманулся?
— Обманулся, ты, обманулся. Иди своей дорогой, пока мои люди тебя не отделали!
— Эти, что ли? — усмехнулся Антенор и кивнул на обливавшихся потом рабов.
— Эй, Зор, где ты там, ленивая скотина? — закричал старик.
— Господин, не надо, господин, — тронул Антенора за локоть провинившийся раб.
Антенор уже и сам видел, что разговора не получится. К нему, поигрывая палкой, направлялся чернобородый лысый детина, вдвое шире македонянина в плечах.
— Хватай его Зор! — завопил старик.
Тот, однако, в точности исполнять приказ не спешил. Приближаясь к македонянину, он на мгновение скосил глаза куда-то в сторону. Потом снова уставился на Антенора.
— Ты. Ходи отсюда. Хозяин говорить не будет.
Антенор снова усмехнулся, но на рожон лезть не стал. Шагнул назад, повернулся. И тут на него налетели, едва с ног не сшибли. Какой-то оборванец, обликом почти неотличимый от самого македонянина.
— Смотри, куда прёшь!
Оборванец в ответ пролепетал что-то невнятное и был таков.
Антенор отошёл в сторону, исподлобья поглядывая на Гамил-Нинипа, который продолжал орать на рабов и Зора. И вдруг схватился за пояс.
Ножа не было.
Взгляд Антенора внезапно сделался очень озабоченным. Он огляделся по сторонам и заторопился прочь с площади.
За храмом Баалат располагался дворец наместника. Раньше он принадлежал царям Библа, но после падения Ахеменидов нынешний царь Адар-Мелек присвоил себе более роскошный персидский дворец, а свои прежние покои уступил наместнику Александра. Потом здесь разместился чиновник, назначенный сатрапом Лаомедонтом, а когда Финикию захватил Птолемей, эти хоромы достались его людям.
Антенор вошёл в небольшой неприметный домик, стоявший неподалёку от дворца. Здесь обитал архифилакит[15] Павсаний, местный глава службы, которую Лагид недавно учредил в Египте, а теперь распространил и на Сирию.
Скучавшая у входа стража пропустила Антенора внутрь беспрепятственно. Его здесь знали. Павсаний сидел за столом, заваленном папирусами и что-то писал. Бросил быстрый взгляд на вошедшего, и вновь углубился в работу.
— Что скажешь? Говорил с Нинипом?
— Говорил, — процедил Антенор.
— И как?
— Никак.
— Понятно, — безо всякого выражения сказал Павсаний.
Некоторое время оба молчали. Архифилакит посадил на папирус кляксу, вполголоса выругался и снова посмотрел на Антенора.
— Я тебя предупреждал. Ты для них червь. Раздавят, и не даже не успеешь разглядеть, кто.
— Что же, отступиться? — недовольно спросил Антенор.
— Это было бы разумно.
— И это говорит мне архифилакит.
— Просто я знаю пределы своих возможностей, — пожал плечами Павсаний, — они распространяются не слишком широко. Ты норовишь перейти дорогу уважаемым людям. Кончится тем, что тебя найдут в какой-нибудь канаве с перерезанным горлом.
— Казнён невиновный, — сказал Антенор, — истинный преступник на свободе. И всем наплевать.
Павсаний снова оторвался от папируса.
— Конюх был виновен. Лошадей украл? Украл. Сознался. Чем ты недоволен?
— Тем, что лошадей не нашли.
— Ну, что же тут сделаешь. Смирись. Лошадки уплыли, и награды от Мелека тебе уже не видать. Не повезло, сочувствую. Как думаешь, это отскрести можно?
Последние слова его относились к испорченному папирусу.
— Возьми новый, — буркнул Антенор.
— Ага, сейчас. У меня пальцы уже задеревенели, опять всё заново переписывать?
— Купи раба. Я сегодня слышал зазывалу, продавали раба, знающего три письменных наречия, включая эти ваши египетские картинки. А насчёт уплывших лошадок, я же говорил тебе — в порту их не видели.
— Не обратили внимания.
— Это же царские лошади, как можно на них внимания не обратить? Весь город их на Играх видел.
Павсаний пожал плечами.
— Если без дорогой сбруи, почему нет? Лошади, как лошади.
— Э, Павсаний, сразу видно, что ты ничего в этом деле не понимаешь. Это же «нисейцы»! Их стать ни с чьей другой не спутать. Они таких деньжищ стоят, каких ты и представить не можешь.
— Я могу представить довольно много, — пробормотал Павсаний, скобливший кончиком ножа ещё не совсем подсохшие чернила.
— Да и к тому же той гиппогоги,[16] которую назвал конюх, в порту не было. И погода была плохая.
— Вот потому никто лошадок и не видел. Погода была плохая, никто в порту праздно не шатался.
Антенор покачал головой.
— Ну, допустим, ты прав, — сказал Павсаний, — на корабль их не заводили, городская стража тоже не видела.
