попилим, — сказал как-то лесник.
И они пилили, кололи и складывали в большую поленницу дрова. Дедушка колол, а Митька складывал.
Усевшись в стороне, Федька внимательно наблюдал за их работой. Теперь он стал уже совсем большой — два с половиной года! Но был он по-прежнему добродушен и все так же дружил с Митькой.
Федька посмотрел, как его хозяин берет поленья и складывает их, и решил тоже принять участие в укладке дров. Подошел, взял одно полено в лапы и понес к поленнице.
— Ах ты, косолапый, ты что ж это по одному полешку носишь! — засмеялся Митька и принялся учить Федьку работать как следует: положил медведю пять поленьев на одну лапу, а другой накрыл сверху. Сообразительный зверь крепко обхватил охапку дров и понес к поленнице. Так и носили они дрова вместе.
...Так и носили они дрова вместе.
Одному только никак не мог научиться Федька — складывать дрова. Он просто бросал их на землю.
— Ну вот, Митрий, дожил, — смеялся лесник. — Теперь и у тебя помощник есть. Ты его еще научи избу прибирать да обед готовить, тогда совсем спокойно можешь уезжать — без тебя управимся. Только вот что, сынок, — Егор Николаевич сел на чурбак, закурил трубку и взглянул на внука, — большой наш Федька стал. Опасно его держать становится — еще задрать кого-нибудь может в лесу, а нам с тобой отвечать придется.
Федька, будто чувствуя, что говорят про него, подошел к Митьке, лег рядом с ним на траву и внимательно смотрел на попыхивающего трубкой лесника.
— Дедушка, да ведь он послушный, пусть живет с нами, — сказал Митька, обнимая медведя.
— Ну хорошо, хорошо, сынок. Я ведь не говорю, что его сразу надо на цепь сажать. Да ты и не бойся за него. Устроим так, что и ему хорошо будет. Отдадим его в цирк или в зоологический сад в Ленинграде. Нам, брат, еще спасибо государство скажет за такого хорошего медведя, — успокоил внука лесник.
— Да, а все-таки жалко… — протянул Митька, а сам подумал: «Может, и вправду в цирк возьмут». И мысленно уже видел Федьку, мчащегося по арене цирка на мотоциклете, как медведь в той книжке, что он любил разглядывать в пионерском лагере.
Ну, а если в зоологический сад?.. Митька тяжело вздохнул. Там-то хуже. Там в клетках звери живут… Скучно будет Федьке…
— Ничего, сынок, еще годик Федька с нами поживет, а тогда уж и определим его на настоящее место службы. Ну, а теперь давай малость поработаем, да и к дому, — сказал лесник, снова берясь за топор.
К вечеру возвращались домой. Федька важно выступал рядом с Митькой, посматривая маленькими глазками на хозяина и словно говоря: «Я тоже поработал, не даром хлеб ем».
Когда они подходили к дому, где-то неподалеку залаял Шанго.
— Вроде на белку лает… — прислушался Егор Николаевич.
Митька засвистел, подзывая Шанго, и тут же вспомнил свое огорчение:
— Деда, а Стрелка-то наша все не находится. Как пропала в мае, так и не показывается. Не Мурзик ли загрыз? Ну уж тогда я его так выдеру, что больше носа домой не покажет!
— Успокойся, сынок, никуда твоя Стрелка не денется. Побегает по лесу, да и вернется домой. Белки, они ведь такие, — взбредет в голову, и ну по деревьям носиться…
Митька немного успокоился, но все-таки, вернувшись домой, на всякий случай пугнул дремавшего на крыльце Мурзика.
Все шло своим чередом в доме лесника. Но вот в один из солнечных июньских дней, во время своего обычного обхода, Егор Николаевич встретил лесника соседнего участка, Никиту Кузькина, который сказал ему, что слышал, будто вчера война с Гитлером началась. Ничего не ответил ему Егор Николаевич. Закурив свои трубки, они разошлись.
Весь день лесник молчал, курил больше обычного и думал о начавшейся войне. «И как это он, собака, осмелился напасть — без предупреждения? — сжимал кулаки Егор Николаевич. — Нет, надо съездить в Сорокино… Или лучше к Ивану Николаевичу. Не напутал ли Никита? Как же это так, вдруг?..»
На следующее утро лесник не пошел в обход, а часов в десять сказал возившемуся с медведем внуку:
— А ну, Митрий, собирайся, съездим к тете Кате в гости. Давненько не были.
Лесник надел праздничный костюм, но был что-то совсем не так весел, как обычно, когда собирался куда-нибудь в гости. Митька это сразу заметил, но ничего не спросил у деда.
Егор Николаевич запряг коня в бричку, и они отправились к путь. Всю дорогу дед молчал, посасывал трубку и дымил. На ухабах бричку подбрасывало, но Митька не обращал на это внимания, думая о своей предстоящей поездке в Крым. Ведь скоро уже срок его путевки! Учительница говорила, что в Крыму очень красиво. И там — настоящее море. Митька видел его только на картинках. Далеко туда ехать. Вот интересно будет!
Скрипнув колесами, бричка остановилась… Митька и не заметил, как они подъехали к лесничеству.
На крыльце их встретила тетя Катя. Едва завидев гостей, она всплеснула руками:
— Ох, беда, Егор Николаевич! Беда!. Слышал, что сделал проклятый Гитлер, чтобы ему ни дна ни покрышки!
— Неужели правда, война? — только и проговорил лесник.
— Правда, голубчик… Да проходите, проходите в дом… — суетилась опа.
Введя их в комнату, она сразу потащила Митьку к столу, на котором стоял горячий еще самовар. Для Митьки она достала из буфета печенье и неожиданно поцеловала его в щеку. Митька украдкой вытер щеку рукавом и недовольно подумал: «Вот всегда так. Как увидит — давай целоваться. Что я маленький, что ли!» Но печенье все же съел с удовольствием. Правда, обидно немножко, что тетя Катя все еще считает его маленьким, — ведь он уже перешел в третий класс! Ну да пусть целует, все-таки она добрая, хорошая.
Войдя в комнату, Егор Николаевич направился прямо к лесничему. Тот, согнувшись над чем-то, сидел за столом.
— Ну, Иван Николаевич, что же это, а?.. — спросил лесник, снимая шапку, и остановился, пристально глядя на Ивана Николаевича.
Митька с каким-то странным волнением ждал, что скажет дядя Иван. В напряженном молчании взрослых он чувствовал что-то тревожное.
Но лесничий медлил с ответом. Сидя у своего рабочего столика, за которым он обычно писал свои сводки, Иван Николаевич теперь заряжал гильзы. Окончив зарядку очередной гильзы, он положил ее в коробку, быстро повернулся к Егору Николаевичу и, сильно ударив кулаком по столу, воскликнул:
— Война, брат Егор! Обманул-таки нас Гитлер! Сперва договор о дружбе заключил, а потом, как вор ночной, напал.
— Ну, что
