с тобой.
Я была поражена. Не понимала, почему это произошло. И разрыдалась:
– Но я же люблю ее! Что я сделала не так? Как мне теперь быть?!
– Она считает несправедливым требовать, чтобы ты изменилась, потому что ты такая, какая есть. Просто будет лучше, если ты будешь самой собой в другом месте, – сказал он.
Они оба удалили меня из друзей в социальных сетях. Когда я позже заглянула на ее страничку, то увидела нашу с ней фотографию, сделанную в фотобудке. Под ней она написала: «Я прохожу курс химиотерапии, но настоящий рак сидит рядом со мной на этой фотографии».
«Вот стерва», – подумала я тогда. В этом жестоком мире никому нельзя доверять!
Неудивительно, что к концу первого курса в колледже у меня было больше врагов, чем друзей. Меня постоянно бросали, и жизнь моя превращалась в заезженную пластинку – я крутилась на одном месте, ничего не менялось: я вечно смотрела в спину тем, кто уходил от меня.
Выхода найти я не могла, поэтому снова стала пить снотворное, а потом переключилась на виски – бутылку я держала в изножье кровати. А утром я добавляла в свой график еще пять пунктов, чтобы быть занятой весь день без остатка.
Прошло два года, прежде чем я поняла, почему это происходит. Как‑то ночью, лежа без сна в маленькой квартирке в Сан-Франциско, куда я переехала после окончания колледжа, я подумала, что, возможно, проблема вовсе не в ком‑то другом – не в предательской от природы человеческой натуре. Может, проблема во мне.
Мне только что исполнилось двадцать два, и мы с друзьями отправились повеселиться в караоке. Один парень начал приставать ко мне, и я недвусмысленно послала его по известному адресу. Он тут же предъявил мне свой значок:
– Ты думаешь, с полицейским можно так разговаривать?
Начался хаос, слезы… Друзьям пришлось держать меня за руки, чтобы меня не арестовали. Гнев снова стал источником моих проблем. Была ли это моя вина? Заслужил ли коп грубости с моей стороны? Задавать такие вопросы бессмысленно. Важно лишь одно: я видела, как друзья поджимают губы и закатывают глаза – почему вечера вместе со мной всегда заканчиваются катастрофой?
Только когда почти все было разрушено, я поняла, что сама сделала это с собой – и сделала из-за того, что произошло со мной раньше. Мой гнев был отражением двух людей, которые разрушили свою жизнь из-за собственного гнева. Я понимала, что уже превратилась в морального урода. Если продолжать в том же духе, я превращусь в собственных родителей.
Но как же остановиться, если гнев и есть моя движущая сила? Он давал мне силы жить. Гнев защищал меня. Не почувствую ли я, избавившись от него, тоску и обнаженность?
В конце концов я решила пройти путь очищения. Единственным, что могло вытащить меня из этого цикла, было абсолютное прощение. Я начала одного за другим вспоминать тех, кого ненавидела, и убеждать себя, что я просто не знаю всех обстоятельств их жизни. Я пыталась увидеть ситуации с их точек зрения. И желала им только добра.
Как‑то раз я была в такерии, и передо мной вырос пьяный парень, потребовал еды, а потом, не обращая на меня внимания, побрел прочь. Мне безумно хотелось закричать, назвать его жалким, лысым, наглым оборванцем. Казалось, если я этого не сделаю, то почувствую себя так, словно оставила комочек риса на дне миски или сбежала, не оплатив счет. Это было бы незаконченным делом, отказом от восстановления справедливости. И все же… Чего я добилась бы своим криком? Я взяла себя в руки и промолчала. Я изо всех сил старалась стать нормальной.
На пути к всепрощению я даже позвонила отцу и попросила его пригласить меня на ужин в Сан-Франциско. Я изо всех сил старалась быть терпеливой и внимательной. Я слушала, как он рассказывал мне о своих новых находках – он стал риелтором, и порой находил нечто весьма интересное: письмо, подписанное Франклином Рузвельтом, или шикарный персидский ковер. Я пыталась рассказать о своих достижениях и не стала расстраиваться, когда он, как обычно, не захотел меня слушать.
Через несколько месяцев после того, как я решила контролировать свой гнев, начались мои сессии с Самантой, психотерапевтом, которой постепенно удалось научить меня основам здоровой коммуникации. Она учила меня больше слушать, чем кричать, и высказываться спокойным, уверенным тоном. Вооружившись ее приемами, я принялась подавлять свой гнев, как разминают и раскатывают ком теста. После пары сотен тренировок такое поведение стало привычным – мой взгляд мог расфокусироваться, голос стихал, и я парила где‑то под потолком, вдалеке от конфликта. Я научилась отключаться.
Саманта помогла мне понять, что порочный цикл возникает, потому что я веду себя так, как научила меня мать, – ее голос постоянно звучал в моей голове. Я согласилась не сразу, но затем начала бороться с этим голосом. Старалась не просить слишком многого. Участвовала лишь в тех конфликтах, которые разрешались мирным путем. Я научилась лучше слушать. Стала ценить доброту, а не мстительность.
Удивительно, но это сработало. Мой круг заметно расширился, рядом со мной появились хорошие, преданные люди. Мне стало легко находить компанию на субботние вечера – меня повсюду приглашали. И все соглашались приходить на мои вечеринки на крыше. Когда звучала песня All My Friends группы LCD Soundsystem, меня подхватывали сильные руки друзей, и мы во все горло подпевали исполнителям – мы были слишком молоды и наивны, чтобы понять, что это печальная песня.
Когда песня кончалась, друзья отпускали меня, и я опиралась на поручни, жадно вдыхая ночной воздух, чтобы немного протрезветь. С моей крыши открывались замечательные виды на центр города и мост через залив. Здесь я чувствовала себя настоящей королевой. Именно здесь я решила, что сумела победить свое прошлое. Я приложила усилия и заслужила эту любовь. Наконец‑то я исцелилась.
Когда я рассказывала о своей жизни – о детстве, проведенном в атмосфере насилия и предательства, и о сегодняшнем исцелении, – мне всегда верили. А почему бы и нет? Все любят счастливые развязки, а мое резюме идеально соответствовало сценарию: у меня были друзья, хорошая квартира, красивая одежда – все! И конечно же, у меня была успешная карьера. Вряд ли можно было найти более убедительное доказательство полнейшего исцеления.
Когда мы называем человека «стойким», то хотим сказать, что он хорошо адаптируется к сложным условиям – человек силен, он обладает «эмоциональной жесткостью». Но возможно ли измерить эмоциональную жесткость?
Когда ученые и психологи изучают стойких людей, то не берут
