до утра за многочисленными сопками.
А ворота города так и не открылись.
Возвращаться назад, к людям, не тянуло совсем. Хотя боль все же заставила его пойти прочь, под горку это было легко и приятно. Иголочки боли втягивались, исчезали, утихали где-то в глубине левого запястья, возвращая силы, но не все.
У кротовины так и сяк пытаясь перебраться через неё, маялся Янош. Завидел через гребень кротовины спускающегося Ежа, расплылся в улыбке, словно подспудно боялся чего-то.
Еж легко перескочил через преграду, правда, в последний момент мягкая земля ушла у него из-под ног, осыпаясь в ход змеевика, так что пришлось спешно выбираться наружу, фыркая от пыли и отпихивая протянутую руку монашка в сторону.
– Я ядовит, столько раз повторять! Жизнь недорога?! – буркнул оборотень.
Янош хлюпнул носом:
– Простите.
Еж на миг прикрыл глаза, вспоминая, кто перед ним.
– Не трогай меня, только и всего. – он постарался сказать мягче. Видимо, не сильно и получилось, потому что Янош вздохнул:
– Не буду, – и понуро поплелся за оборотнем в лагерь. Еж, шагая быстро и споро, отметил про себя, что солдаты от дела не лытали – телеги починили, две выжившие лошади выглядели здоровыми и довольными жизнью с торбами, полными овса на мордах. Даже какое-то подобие деревянной лестницы соорудили, чтобы женщинам было легче спускаться и подниматься на скалы. “Не иначе Тесар вспомнил, как это – топором махать!”, – мстительно подумал Еж.
Лестницу он проигнорировал, птицей залетая на скалу, Янош пыхтел и лез по ступенькам.
– Слушай, случилось чего, Янош? Обидел кто? – Еж все же смирился со своим понурым хвостом в виде монашка и остановился у края скалы. Тот закачал головой:
– Нет, не случилось. Княжича все слушаются. Тут одна попыталась бунт устроить, живо хворостиной огрели. Присмирела. Как её... Блажена Ковак...
– Суров ваш княжич, однако. Что хоть она натворила?
– Она того.... Самого... Отказалась кормить раненых солдат.
– Дай угадаю, солдат истово молился Тайлесу при ней?
Янош хлопнул ресницами:
– А вы как узнали?
– Догадался, – буркнул Еж, – верят тут все только в Тайлеса, Янош.
– А... Точно... – бледно улыбнулся Янош. – Точно...
– Пойдем уже, а то съедят все без нас.
– Да как можно-то, не по-человечески это, – но ходу монашек прибавил, следуя за оборотнем.
– Как-как... Говорят: в кругу друзей не щелкай клювом!
Янош хихикнул, искренне надеясь, что это шутка.
Глава 3
Только под вечер второго дня на дороге показалась телега с боевыми магами. Ураган шел впереди, рядом, почти не деля дорогу хромали двое зеленых – бледный, почти человеческого цвета кожи Чертополох, весь в повязках вместо рубахи, и Волна, откровенно в прозелень. Когда Ураган остановился, рассматривая кротовину посередине дороги, Волна тут же рванул в ближайшие кусты – его долго и упорно рвало, видимо, не увернулся от ножек пескожила и теперь страдал от отравления. Ясень вел под уздцы лошадь, флегматично тянувшую телегу. Деревяшка на первый взгляд почти не пострадал. В самой телеге лежали без сознания Бурун и Мстив. Снежок шел, держась за борт, иначе бы не выдержал дороги. С другого борта так же хромал Сумрак. Менее пострадавшие Пламя и Бирюза замыкали шествие.
Боевые, все четверо, спрыгнули со скалы, показываясь капитану. Ураган критично осмотрел всех, перевел взгляд на Ежа:
– Еще раз, и загремишь в Цитадель, – сказал невнятно, видимо, ему тоже пришлось несладко.
И гадай, что он имел в виду? То, что не вернулись вовремя, ослушавшись приказа, или то, что Еж пытался прорваться через барьер?
Еж сложил руки на груди, и отвернулся в сторону.
– Парни, собирайтесь, – продолжил Ураган. – Ночевать будем в Черно-горе.
Сверху доносились судорожные сборы деревенских и солдат. Осмелевший и ходивший, опираясь на выточенный Ирбисом посох, княжич замер на краю скалы, рассматривая прибывших боевых сверху вниз:
– Добрый вечер, господа! Должен с прискорбием сказать, что в Черно-гору вам не попасть. Ни сегодня, ни завтра.
– И вам добрый вечер, – отозвался Ураган, задирая голову, – эм...
– Я Тадеуш Соларн, сын Вацлава Соларна, к вашим услугам, Ураган. Правильно?
– Правильно, княжич, и мне все равно, что вы думаете о наших шансах заночевать в Черно-горе. Через полчаса выходим, готовы вы или нет. – Он повернулся к Бирюзе, – Риз, кротовину сровняй с дорогой, а то телега не проедет.
Бирюза лишь кивнул и пошел вверх по дороге, прислушиваясь к земле и скальным жилам. Потом скинул обувь, верхнюю куртку и штаны (их понятливо подхватил Ирбис, вечно попадавший в подобные ситуации), оставаясь в одной рубахе и подтверждая выводы деревенских, что среди боевых одни охайники и есть. Задумался на миг, погружаясь в себя, ища спокойствие и умиротворение – не любил он этот миг, понимал: зачем, для чего, помнил, что сам хотел. Но любить боль – увольте.... А потом сотни деррагейловых чешуек взорвали его кожу изнутри, но там, где все боевые орали, этот молчал, погружаясь в сосредоточение. Лишь пошатнулся, но этот путь он выбрал добровольно, в отличие от собратьев по оружию, потому и терпел.
А еще через миг, вызывая в Вишко Тесаре настолько сильное изумление, что тот забыл родную словечину, выражаясь лишь междометиями, серебристая, живая землеройка рванула в кротовину, исследуя её. Земля осыпалась практически мгновенно, закрывая нору, и видно было где проносится дальше разумная землеройка: дорога вновь выравнивалась, а многочисленные норы змеевиков исчезали прямо на глазах.
Княжич, отмерев от чудес, спустился вниз с помощью Вишко и неожиданно мягко (Еж помнил, как тот строил деревенских) сказал:
– Ураган, послушайте меня. Лучше ехать в Златоград. Ворота Черно-горы не откроются. Ни ночью, ни днем. Пока не уйдут змеевики и пескожилы. Даже ради меня не откроют.
Ураган выгнул бровь:
– Ворота? Да кого они волнуют?
Несмотря на бородатость шутки, кое-кто из боевых даже хмыкнул. Тадеуш же нахмурился, пытаясь хоть что-то понять.
***
Со скалы спускали раненых и грузили в первую телегу, опасливо ступали по деревянным ступенькам женщины. Дети без капли страха и подлой мысли, что не поймают, сами прыгали в протянутые им навстречу руки Сумрака и Ясеня. Их тут же садили в телегу, в которую уже запрягал лошадь кто-то из солдат.
Еж оставил их, забрался на скалу, собирая свои вещи – никто к ним добровольно не прикоснется. Янош уже мялся рядом – своих вещей у монашка все равно не
