животноводы, воды потребуется очень много…
Секретарю партийной организации возражать никто не стал. Но в решении было сказано — подождать. Зато все, как один, проголосовали за то, чтобы обеспечить хозяйство необходимыми строительными материалами и как можно быстрее завезти их в Хар Булук. К осени там уже должны быть готовы жилые дома для чабанов и школа.
УЧИТЕЛЬ
В степи показался всадник. Он направлялся к кошу. Наран долго смотрел на него, а потом спросил у Бамбы:
— Кто это там едет, сынок, не знаешь?
Бамба всмотрелся.
— Нет, не знаю.
Между тем всадник подъехал ближе, и огромная собака с лаем бросилась к его лошади.
— Ге-ей, Балтык!.. Назад! Не сметь! — закричал на собаку Наран.
И пёс, злобно ворча, вернулся к отаре.
Всадник спешился и подошёл к Нарану:
— Здравствуйте, отец.
— Здравствуй, сынок, здравствуй, — сказал Наран. — А ты кто же будешь? Я вроде бы всех здешних знаю…
Незнакомец, слегка покраснев, ответил:
— Учитель я, отец, сын Нармы́ Шара́ева. Детишек буду учить грамоте.
— Сын Нармы, моего друга? А я тебя и не знаю, — удивился старый чабан.
— Да я в городе вырос. У дяди жил, учился… — объяснил сын Нармы.
— Стало быть, отцовская ярлыга не понравилась? — усмехнулся Наран.
Молодой учитель, смутившись, повернулся к Бамбе:
— Сколько тебе лет, мальчик?
— Семь, — ответил Бамба.
— Значит, будешь моим учеником. Давай знакомиться. Меня зовут Ними́ Нарма́евич. А тебя?
— Бамба.
— Вот и хорошо, — сказал учитель. — А в школу хочется?
— Конечно, — солидно ответил Бамба.
Подошёл Харцха, протянул учителю руку.
— Так ты, выходит, сын Нармы? Вон как, а я и не узнал. Вишь какой большой и красивый стал! Ты что же, институт или курсы какие окончил?
— Пединститут.
— Правильно. Значит, настоящим человеком уже с детства был. Он, настоящий-то, с детства виден. Ум тоже требует закалки. Хорошая плётка, сколько ни держи её в воде, сколько ни носи по жаре или морозу, всегда будет хорошей плёткой.
…Всадник подъехал ближе, и огромная собака с лаем бросилась к его лошади.
Вместе они подошли к кошу. Учитель привязал коня, поздоровался с Болхой, стиравшей бельё. Рядом, на кошме, растянулся Бембя: он ел из чашки мясо.
— Плохая привычка — есть лёжа, — сказал учитель.
Бембя поднял голову.
— А если мне так удобнее?
— Вот это и плохо! Не всё удобное надо брать с собой в большую дорогу, — ответил учитель. — Такое вот «удобное» делает человека мягкотелым и нежным. А человек должен быть сильным.
Бембя вытаращил на незнакомца глаза, не поняв, наверное, ничего из сказанного.
— Вы кто будете? — спросила Болха.
— Учитель. Вот пришёл ваших ребят записывать в новую школу.
— А мы их хотим в городскую школу поместить…
— В городскую? Вы хотите учить их в городе? — удивился Нимя Нармаевич. — Так далеко?
— Но у нас же нет школы…
— Будет, обязательно будет! Первого сентября начнутся занятия в Хар Булуке. Непременно!
— Вон как! Значит, Басанг Церенович не зря говорил о школе!
Болха пригласила учителя выпить чашку чая. Тот с удовольствием согласился. Он с самого утра ездит по кошам и сейчас, к вечеру, изрядно проголодался. Учитель вошёл в дом Харцхи.
— Как у вас хорошо, уютно! — воскликнул он.
А в доме и в самом деле было уютно. Недавно Харцха приобрёл полированный шифоньер, радиолу и две деревянные кровати.
Учитель достал тетрадь, и рядом с именами других учеников, которые в этом году должны пойти в новую школу, появились имена Бамбы и Бемби.
Когда Нимя уезжал, на душе у него было как-то светло и легко. «Хорошие люди!» — думал он о Харцхе и Болхе.
Учитель — это очень и очень многое для калмыка. Он нужен в каждом доме, в каждой семье. И Нимя, думая обо всём этом, почувствовал вдруг, что ему хочется раскинуть руки и, как птица, взлететь ввысь, чтобы оттуда, поднявшись высоко-высоко, увидеть всех людей на земле и то, что они сделали и делают своим трудом.
На земле все люди как люди. Они незаметны и будничны. Но все они — нужные. А ведь если посмотреть на них сверху, они кажутся муравьями. Их даже жалко как-то.
Нет, для того чтобы по-настоящему знать и видеть людей, на них надо смотреть не сверху, а жить среди них и стремиться быть такими же, как они.
«Я — учитель, — думает о себе Нимя. — А учитель должен быть всегда среди народа. Я должен научить детей многому-многому, дать им глубокие знания, научить храбрости, мужеству, вывести их на широкую дорогу жизни, чтобы им легко шагалось по ней, легко жилось. Пусть полетят они! Пусть полетят обязательно! Один — в космос, другой — в науку. Третий будет творить добро людям. И если из десятка, из сотни моих будущих учеников высоко-высоко взлетят хоть несколько, значит, моя учёба, моя наука помогла им отрастить широкие и сильные крылья. Учитель — источник знания и ума для многих людей. Ведь дети как воск, и из них можно Лепить любые фигуры. Вот и я буду лепить то, что нужно Родине, народу, от чего красивее и богаче станет земля…»
Он ехал по степи, и степь лежала перед ним, как всегда, необъятная и прекрасная, словно огромная люлька, раскачивающая молодого всадника.
ПЕРЕЕЗД
Письмо от Ивана Болдырева пришло через две недели. «Дорогой брат Харцха, — писал Иван, — я несказанно рад, что мы опять встретились! Пусть хотя и не очно, но всё равно встретились. Ведь я тоже думал, что ты где-то в Берлине сложил свою буйную голову. В последние дни войны там особенно было жарко, и враг в предсмертной агонии напрягал все силы. Но жив ты, жив и я. Значит, жизнь продолжается, и нам ещё многое предстоит сделать.
Ты пишешь, Харцха, что у тебя два сына — Бамба и Бембя. А у меня три сына и дочь. Старший — уже жених, средний — в третий класс перешёл, а дочь Наташа — в шестой. Младший, Вася, к первому классу готовится. И ещё скажу — среднего сына я Русланом назвал! Помнишь, под Минском, в окопах, читали мы с тобой «Руслана и Людмилу» Пушкина? Сказал я тогда, что так и назову сына — Русланом! Если вернусь, конечно. Вот и растёт у нас Руслан, который всегда о тебе, Харцха, напоминает.
Ты спрашиваешь, как я живу? Хорошо живу. У нас, на Рязанщине, такие дела творятся!.. Впрочем, в эти дни они всюду творятся. И у вас, как
