Анника. Постепенно разговоры о нашем возращении утихли сами собой. Наша жизнь вошла в свою колею, и уже никто не хотел что-то менять. Эффи старел и ему переезд с каждым годом казался все сложнее, а Карл наоборот взрослел и ему вообще любой переезд казался катастрофой в силу личных качеств. А о том, чтобы не ехать с нами, а остаться здесь, с родителями разговор даже и не шел.
Я была уверена, что с рождением двух девочек Карл опять сбежит, и уже морально готовилась к этому. Но неожиданно он отнёсся к этому весьма благосклонно. А возможно это было связано с тем, что девочки были очень спокойными. Они не были склонны к пустым крикам и поднимали его исключительно по существенным причинам. Поэтому младенчество мы преодолели вместе. А потом Карлу стало с ним интересно. Я была очень удивлена, но это было так. Он возился с ними и стремился объяснить им то, что они в силу своего возраста понять были пока не в состоянии. Он вздыхал, жаловался на то, что это не мальчики и начинал с новой силой заниматься с ними.
Когда Карлу исполнилось пятнадцать, его мать скончалась, а бургомистр женился вновь. И почти сразу же молодая супруга подарила ему маленького сына. На Карла эти известия почти не произвели никакого впечатления, он вообще был очень скуп в проявлении эмоций. Хотя мне иногда казалось, что он всё же горевал по матери. Деньги, что он унаследовал от покойной матери, лежали в банке под проценты, а от отца он давно ничего и не ждал. Поэтому воспринял все довольно спокойно. Мы с Эффи и девочками были его семьей, а не бургомистр с молодой женой и сыном. А вот на магазине это сказалось. Налоги выросли, да и корзину с продуктами нам теперь никто по утрам не доставлял. Но я воспринимала Карла как младшего брата и никому его отдавать и не собиралась.
Так мы и жили. Получая заказы. Обмениваясь письмами с Университетом в столице, посылками с клиентами, торгуя книгами, в основном, правда, на заказ.
Боль от потери Бьорна сначала была невыносимой. И я спасалась только работой и обустройством на новом месте. А потом мне стало совсем некогда думать о бывшем муже. Как только я вспоминала о нем тут же куда-то бежала. И мысли улетучивались. Дел было очень много, и я просто днем не успевала хандрить и скучать. Но вот по ночам Бьорн приходил во снах. Мне было больно почти как наяву. Он стоял передо мной, и каждый раз повторял одно и то же. «Нет. Я спал с ней» «Нет. Это правда. Она моя любовница». Он стоял там — на ступеньках, большой, сильный, могучий и убивал меня словами, как будто камнями закидывал. А я кричала и звала его «Бьорн», «Бьорн». Я просыпалась в холодном поту. Громко кричать я себе позволить не могла, поэтому даже во сне я первым делом старалась, затыкала себе рот ладонью, не уверена, что у меня получалось. Стены в нашем доме тонкие и я иногда по утрам ловила на себе задумчивые взгляды Эффи. Потом я поняла, что если очень сильно устать днем — то кошмары отступят. Я просто проваливалась в сон без сновидений, и я стала работать еще больше.
А с годами начало приходить понимание всей нелепости и глупости моего поступка. Почему я тогда не дождалась Бьорна? Почему не выслушала его? Почему, в конце концов, не попробовала бороться за нашу семью? Почему не сказала ему о том, что я беременна сразу? Почему? Чего я тогда так сильно испугалась? В конце концов, сбежать я могла и после разговора с мужем? А не поступила ли я через-чур эгоистично, лишив девочек отца? Им нужен отец и возможно не стоит ждать, когда дочкам исполниться двенадцать лет?
Урсула говорила, что я была для Бьорна обузой и тянула его вниз. Ну ладно, хорошо. Возможно, и не тянула. Но помощи от меня точно не было. Так может быть, мне стоило измениться? Стоило сопровождать самой мужа на все эти приемы и банкеты? Стоило больше вникать в его жизнь и работу? Нет, я бы никогда не стала такой как Урсула. Плести интриги, строить козни и устраивать заговоры просто не в моем характере. Но вот просто улыбаться и сопровождать мужа на приемы я бы смогла. Так почему не делала?
Да и вот это его предательство, разве оно карается неучастием в жизни дочерей? Имела ли я право вот так мстить бывшему мужу?
А еще я отчаянно трусила. С каждым годом чувство вины росло и перед Бьорном и перед девочками, а вот страх не убывал. Я должна все рассказать Бьорну и девочкам. Только вот реакция бывшего мужа меня откровенно страшила. Я поначалу успокаивала себя тем, что дочери медведям не очень то и нужны, но каждый раз натыкалась на иронично приподнятые брови Карла и фырканье Эффи. Даааа. Глупость несусветная.
А если он их отберет у меня? Еще одна глупость. Бьорн не такой. Да, наверняка новость о том, что я лишила его дочерей на долгий срок, его потрясет, разозлит и он будет просто в ярости, но он не сделает ничего непоправимого. Это же Бьорн. Но все равно было страшно. Трусиха я.
Нет, если бы я была одна — то такие вопросы в моей голове я уверена даже бы и не крутились. Он меня предал, и я такое прощать была не намерена. Но у меня две дочери, и как бы я не старалась дать им все то, что может дать Бьорн я не могла. Я должна думать о них в первую очередь, а потом уж о гордости, самооценке, предательстве любви и его измене.
Да, пока мы справлялись. У девочек было все, что им необходимо. У нас была крепкая семья, и я давала им материнскую заботу, ласку и любовь. У них был умный старший дядя и заботливый дед. Им пока этого вполне хватало. И вмешательство Бьорна в нашу жизнь не требовалось.
Но девочки взрослеют…
Вот почему все эти мысли мне не пришли в голову, когда я только родила девочек? А еще лучше, когда я узнала о том, что беременна?
А еще лучше, когда сбегала из столицы. Но только вот нет возможности повернуть время вспять. И нельзя двадцатилетней девчонке передать жизненный опыт и здравый смысл меня теперешней.
Я вздыхала… и ничего не делала.
Когда девочкам исполнилось четыре
