class="p1">— Наш попечитель — гнчакист. А еще у нас в пансионе есть господин Брутян, который всегда ругается с попечителем.
— А кто этот Брутян? Тоже гнчакист?
— Не-ет! Он арменакан.
— Арменакан? И ругается с попечителем-гнчакистом?
Вачек согласно закивал головой.
— Так это как у нас? Вроде шайки?
Вачек снова кивает головой.
Теперь даже Сурену ясно: в этой Шуше все как у нас, в Нгере.
Я взглянул на Аво. Он сидит, подняв колени к подбородку, и пожирает глазами Вачека. И я уже не сомневаюсь: через день-другой будут у нас свой дашнакский комитет, свои дашнаки, гнчакисты, арменаканы. Чем мы хуже?
Чего греха таить, многие из нас в эту минуту, предавшись грезам, видели себя в жарких схватках, из которых выходили победителями. Мы — это дашнаки. Почему-то сразу решили, что дашнаки сильнее гнчакистов и арменаканов.
— А ты кто? — через минуту спросили мы у присмиревшего Вачека.
— Арменакан, — не моргнув глазом, отрезал Вачек.
— Арменакан? Попечитель — гнчакист, а ты — арменакан?
— Ну что ж из этого? У каждого своя голова. — Вачек снова был в своей роли.
— А ты не врешь? — спросил рыжий Айказ.
— Не сойти мне с места! — поклялся Вачек.
— Хорошо, иди, мы это проверим. Если соврал, костей не соберешь, — все же предупредил Айказ.
Вачек ушел. С полдороги, повернувшись к нам, он крикнул через ладони, сложенные в трубку.
— Проверяйте! Только что вы поймете, деревня! Вам бы орешки под хвостом осла считать, а не в партиях разбираться.
Последние слова он произнес, когда уже порядком отдалился. Айказ поднял камень, но пятки Вачека уже мелькали на дальнем склоне.
*
Если стать на пригорок или на какую-нибудь высокую скалу, то непременно увидишь, как где-нибудь в низине медленно поднимается кверху дымок. Небо звенит от зноя, ласточки черными молниями чертят неподвижный воздух, и чудится, будто Давид Сасунский, наш легендарный богатырь, воскрес и в раздумье попыхивает своей исполинской трубкой.
И вот вслед за дымом раздается выстрел. Горы в точности повторяют его, потом эхо долго перекатывается, смешно удлиняя изуродованный отзвук. Это Каро, сын винодела Затикяна, на зависть всем ребятам села, стреляет из настоящего ружья по уткам.
В утешение будет сказано: у этого счастливого Каро такие толстые губы, что он отдал бы свой винчестер со всеми его потрохами, только избавь его от этих губ.
«Бух!» «Бух!» Давид Сасунский снова попыхивает трубкой.
Господи, сколько удовольствия одному человеку!
Прошу прощения, здесь нужна оговорка. Этот губошлеп Каро, сын Затикяна, особняком стоял от своих собратьев-гимназистов. Не скажу, что винодел Затикян в чем-нибудь уступает в богатстве другим богачам. Ему под стать, пожалуй, один Вартазар. Впрочем, я их богатство не считал, не моего ума это дело. И как посчитаешь, когда у одного богатство — скот, который не пересчитает вся твоя родня за десять лет, а у другого — подвалы, полные вина: длинные ряды пузатых бочек, тянувшихся из конца в конец подвала. Захочет Каро — ему из звезд изжарят глазунью.
Но Каро не ел глазунью из звезд и вообще вел себя так, как будто богатство отца не имело к нему никакого отношения. И не любил водиться с гимназистами. А с нами подавно. Всегда один, с рюкзаком за спиной, набитым едой, картонами, на которых он рисовал красками, кисточками. Заберется куда-нибудь в горы, часами неприкаянно сидит перед своим мольбертом — так он называл свой небольшой складной ящик, и малюет, малюет красками картон за картоном. Разные диковины на них срисовывает.
Забегая вперед скажу: из Каро выйдет именитый художник, мы будем гордиться им, а пока он богатеев сын, гимназист, и нечего нам перед ним нюни распускать. Виноделов отпрыск и художник — нам тогда невозможным казалось такое совмещение.
Губошлеп, я думаю, по зависти ему приклеили. Правда, Каро не красавец, но и к некрасивым его вроде не зачислишь. Я стараюсь вызвать в памяти Каро тех лет, когда он был мал и не был знаменит. Вот он, как я его помню. Не по летам высокий, рослый. Подбородок с ямочкой, чуть отвислые щеки, в очках. И если что портило его лицо, то это зубы, которые выпирали вперед, от чего оттопыренные губы казались непомерно толстыми. Кличку Губошлеп, однако, он получил честно, и не очень зло. Могло быть хуже, например Крокодил, которого мы видели в учебнике по географии. Эта кличка больше бы подходила к нему. На худой конец и Очкариком. А почему бы не воспользоваться им, если это нам в нашей святой войне с гимназистами на руку!
Нет, что там ни говори, а это, наверно, очень здорово — стрелять из настоящего ружья, как Каро, или мчаться на тройке, как Хорен, когда гривастые кони, потряхивая расписной дугой, несут тебя словно по воздуху.
Или взять сына лавочника Ходжи, гимназиста Тиграна, толстощекого Тиграна, несносного драчуна и забияку. Это ведь у него из всех ребят Нгера, кроме Цолака, мандолина и белый костяной медиатор. Ударит медиатором по струнам — такой звон!
Пусть играет на мандолине Тигран, пусть катаются на своих скакунах Цолак с братьями и бухает из винчестера губастый Каро! Пусть! Пусть щеголяют богатеевы сынки! Подумаешь, невидаль! Будто мы сиднем сидим и, как ящерки, на солнышке греемся. Есть чему подивиться и им, гимназистам, в нашем Нгере! Позавидовать нам, нгерцам! Иначе зачем они каждое лето тащатся сюда, в такую даль?
А ну, Васак, или там Айказ, покажи этим городским шалопаям свое искусство. Играть на дудке умели почти мы все, но утереть нос этим заморышам могли только Васак и Айказ. Вы только послушайте, когда простая камышовая дудочка в руках Айказа. Нет, лучше Васака. Нехитрый инструмент дудка-камышина с дырочками на округлой, гладкой ее поверхности, а подуешь в эту камышину, переберешь пальцами дырочки — такая музыка. Если, конечно, она в умелых руках. В руках, скажем, того же Васака, или даже Айказа, который чуть похуже Васака играет.
Ну что на это скажете, несчастные гимназисты, селедки-мелетки. Есть чем поживиться и у нас, деревенских. Наслаждайтесь и вы нашей музыкой. Не жалко.
Это верно, как ни бодрись, гимназисты кое в чем нас превосходили, но ведь и мы не лыком шиты. Не раз, не два эти городские неженки, сталкиваясь с нами, попадали в затруднительное положение, заканчивающееся позорным бегством. Но круглое диковинное стекло с волшебной силой прожигать все, что подставишь под него. Такое чудище. Подставишь руку — так и жжет. И не только руку. Дерево может прожечь насквозь — вот какое это стекло.
Ах мне эти гимназисты. Они всегда найдут, чем перещеголять нас.
*
Так уж повелось: пришли гимназисты, мы, вся нгерская ребятня, —
