внизу, выбивали имена жертвователей с молитвой о здравии, или наоборот, об упокоении кого-то, — объяснила мне Ксения. — Смотря кто о чём молился.
— Знаете, однажды, в молодости я увидела вот этот знак. Это японский иероглиф обозначающий любовь. Пусть моя молитва будет о любви, — попросила я тщательно срисовывая из памяти иероглиф.
Глава 11.
В конце апреля девяносто восьмого мою созерцательную безмятежность нарушил младший племянник с необычной просьбой.
— Тёть Тось, с Алькой сладу нет никакого, от рук совсем отбилась. Ни наказания, ни ремень не помогают! — объяснял он мне.
— Ремень? Кость, ты на девочку руку поднял? Дина знает? — насторожилась я.
— Я уже не то что поднял, я уже все руки об неё отбил! Из школы искусств ушла, бросив и балет, и танцы. Занимается раскопками с толпой таких же. — Знакомым жестом запустил пальцы в волосы племянник.
Деда своего, нашего отца, Костя не застал и не знал, кроме как из наших рассказов и фотографий. А вот жест этот каким-то образом передался, как по наследству.
— И что плохого? — не понимала я.
— Собирают сведения о боях, о карательных отрядах, о местах содержания советских военнопленных, каких-то местных боях. И едут. Живут в палатках, едят, что сами приготовят. Тёть Тось, они за прошлый сезон своим отрядом только на детонацию сдали тридцать два снаряда! Дважды сапёров на раскопки вызывали. Патроны, гранаты… — перечислял племянник. — Я молчу о том, что они копаются там в костях! Гордятся, что смогли по документам сразу установить личности восемнадцати бойцов РККА. Восемнадцати из скольких пропавших без вести? Это даже не капля в море. А риск несоизмерим!
— Опасное занятие, — согласилась я. — Но явно не причина для наказаний.
— Она увлеклась уличными драками. Территорию делят! Толпа малолетних придурков! Точнее две толпы. И мутузят друг друга так, что милиция со скорой наперегонки едут. Взрослые мужики не лезут. В последний раз их из брансбойта разгоняли. Это был тринадцатый привод. Дальше так пойдёт и чем закончится? — удивил меня похождениями внучки племянник. — Запирать бесполезно. У неё одноклассник за зиму двадцать восемь дач обнëс, он полкласса научил замки вскрывать. Наручники бесполезны, она их снимает за две секунды. Ладонь узкая, да ещё она её так складывает, чуть ли не пополам. Огрызается, хамит. Жена почти каждый день в истерике и с давлением.
— Да? А не рано у неё давление появилось? — хмыкнула я. — Истерики у неё видите ли! Нашлась мне, аристократка с фермы!
— Тёть, — вздохнул Костя.
— Что "тёть"? Сам знаешь, Ольку твою мы сильно не долюбливаем. И дело совсем не в том откуда она. А в том, что амбиции непомерные и запросы не по Сеньке, что говорится. А оснований под эти амбиции никто подвести не озаботился! И уж явно не вокруг соплюхи с больным самомнением и раздутым гонором мы дружно прыгать будем. — Не скрывала я. — А уж если выбирать между ней и Алей, даже секунду думать не буду. Я вот удивляюсь, как ты жив до сих пор, если руку на дочь поднимать у тебя уже обычное дело. Дина вроде на здоровье не жаловалась.
— Мать не знает. Алька ей не говорит, хотя могла бы пожаловаться, но мать волновать не хочет. Только так её и удаётся в узде держать, что мол, что будет, когда до бабушки разговоры о её подвигах дойдут. — Вздохнул Костя. — У меня одна надежда. Тут глушь и работать ей придётся, а всех её друзей-приятелей нет.
— В Саратов, в глушь, в деревню, к тётке, — процитировала я. — Думаешь, работы испугается? Или того, что ты её в монастыре запрëшь? Так не семнадцатый век, силком никого постриг принимать не заставляют.
— Может послушанию научится? С ней же разговаривать невозможно. Ей слово скажешь, она в ответ двадцать и за то же время! Авторитетов вообще не признаёт. — Закончил картину племянник.
— То есть, девочку вы забрали от Дины в тринадцать лет, когда у неё и свой взгляд и сложившееся отношение ко всему. И требуете послушания, а у неё к вам ни понимания, ни уважения. Дину заметь, она старается не волновать. И характера себя отстаивать у неё хватает, а вот страха нет. — Озвучила, что вижу я. — Так что девочку вези, но я это больше для неё делаю. Драки и приводы ей совсем ни к чему.
В назначенный день, я и Курико ждали на вокзале приезда племянника и Альки. Я отчего-то волновалась. За две недели, что понадобились племяннику, чтобы привезти девочку, я всё старалась уложить в голове то, что рассказал Костя, и тот образ внучки, который у меня был. И поняла, что я не могу представить её подростком.
Вышедшего из вагона племянника я заметила сразу, да и с его ростом, попробуй ещё потеряться. А вот следом… Девчонка злилась. Губы были плотно сжаты, брови сведены. Её явно не устраивала эта поездка и она не собиралась этого скрывать. Но вот вид!
Волосы туго стянуты в две косы, начинавшихся прямо ото лба, косметики как и украшений нет, даже серёжек, хотя уши у неё были проколоты лет с пяти. А вот одета очень странно. Белая обычная футболка, штаны, словно от армейской формы, короткая кожанная куртка с кучей молний, я только на первый взгляд штук пять насчитала, и армейские ботинки с высокой шнуровкой и толстой подошвой. Большая спортивная сумка, которую она закинула себе за плечо завершала картину.
Я даже затаила дыхание, ожидая её реакции на встречу. К счастью, заметив меня она начала улыбаться и радостно замахала рукой. Отец протянул к ней руку, чтобы забрать сумку, но она этого предпочла не заметить.
— Ну и кто ты у нас? — спросила я, обнимая уже выросшую с меня ростом девицу. — Хиппи, рокер, или из этих, прости господи, скинхедов?
— С этими у них разная идеология, со скинхедами наша царевна Будур тоже дерётся, ради чего даже в город едут, у нас-то в посёлке отчего-то эти ребята не прижились. — Со злым ехидством ответил за Альку отец. — Руки на ровном месте ломаются, да, доченька?
— А что так? — заинтересовалась я.
— У нас в посёлке на без малого три тысячи человек сейчас сорок девять ветеранов, а на памятнике в центре посёлка почти двести имён. А тут толпа пьяных уродов зигу кидала, — пожала плечами Алька. — Мы им по хорошему, ребята, не надо. Этот жест изначально принадлежал древним римлянам и имел буквальное значение "аве", то есть слава. Но Гитлер, присвоив это приветствие Третьему Рейху, сильно дискредитировал римский салют. Поэтому сейчас законное право на подобное
