факелами в руках шествовали по улицам Иерусалима. Не зря Хануку называли Праздником Света.
«Что делает Анна? Наверное, ей одиноко и грустно. Трудно смотреть, как другие веселятся», – Элохим тяжело вздохнул. Разговор с Азаз-Элом под конец обернулся полным разочарованием. Ему очень хотелось встать и спуститься вниз. Пойти домой, обнять Анну, обрадовать ее, зажечь праздничную менору. Но он сдерживал себя. Еще отец его наставлял: «Не уверен, не действуй». И он медлил, принимая решения, но, приняв их, действовал быстро и напористо.
Отец был набожен. Хорошо знал Тору. Как-то он рассказал ему историю Адама. Иначе, чем Азаз-Эл.
Когда Элохиму было тринадцать лет, он взял его с собой на Йом Кипур в Иерусалим. Жили они тогда в Вифлееме. Элохим впервые в жизни оказался в стенах Храма. Отец подвел его к Святилищу и сказал:
– Kodesh HaKodashim вот там, внутри. На том самом месте, где родился Адам и где Авраам должен был принести Исаака, своего возлюбленного сына, в жертву Богу.
И он пересказал историю грехопадения и жертвоприношения, как они представлены в Берейшите. А потом добавил:
– Адаму было обещано владычество над миром. Но Господь Бог сделал его садовником. Нет на свете ничего благороднее, чем ухаживать за деревьями. Этого Адам не оценил. И не понял, что садовничество есть на самом деле благородное испытание. Испытание его веры. Но страсть к Еве была сильнее. Вера его черпала силу не из любви, а из страха. Любовь и веру разделяла пропасть. Он относился к ХаШему[26] не как к Творцу, а как к грозному Хозяину Эдема. Бога надо любить, но верить в него из страха неверно. Любовь и вера неразлучны. Лишь тогда вера тверда и несокрушима. Даже если при этом Бог по человеческим меркам покажется чрезмерно жестоким. Такова была вера у Авраама, но не у Адама. Авраам превозмог силу отцовской любви, когда Бог повелел ему прийти вот сюда на вершину горы Мориа и принести Исаака в жертву. По человеческим меркам не придумаешь ничего более мучительного и беспощадного для любящего отца. Исааку тогда было столько же, сколько тебе. Представь себя на его месте. И представь меня на месте Авраама. И тогда поймешь, каково было им. Авраам перешагнул за человеческое понимание добра и зла, по ту сторону, и занес нож над Исааком. Лишь ему одному известно, что он испытывал в тот момент. Адам – другое дело. Он нарушил Его завет. Смалодушничал. Струсил. Отнесся к Нему по человеческим меркам, как обиженный раб к своему господину, забывшему сдержать свое обещание. И он не выдержал испытание. Запомни, Бог испытывает веру каждого. И лишь однажды в жизни.
Элохим был тогда поражен рассказом, а отец, заметив его состояние, прибавил:
– Но нам, простым смертным, надо быть благодарными Адаму, отцу рода людского. И особенно тебе и мне, сынам Давидовым. Давиду было суждено умереть при рождении. Но Адам попросил Бога отрезать от своей жизни семьдесят лет и дать Давиду, когда Бог ему открыл судьбы будущих поколений людей. И Адам прожил 930 лет, а не 1000, как было изначально задумано.
История была одна, но рассказы разные. Разные по смыслу, по тону. Хотя в чем-то и сходились. Отцовский был серьезен и поучителен, а рассказ Азаз-Эла забавен, но не совсем понятен Элохиму по смыслу. Он не спрашивал себя, какой из них правдивее. Тут бессмысленно подходить с мерками правды и неправды. Каждая версия, даже рассказ Азаз-Эла, имеет право на существование и содержит в себе крупицу истины. Вопрос в другом. Зачем Азаз-Элу понадобилось рассказывать ему об Адаме? И тут его осенило, что в самом вопросе и содержится ответ. Азаз-Эл, по сути, рассказал ему не об Адаме, а о себе. Он хотел очаровать и завоевать его. На какую-то минуту ему даже это удалось. Элохим вспомнил, как у него непроизвольно вырвалось – «Великая правда».
Чего же добивался Азаз-Эл? Он убеждал его уже сегодня идти к Анне. Зачем? Тогда как его близнец сказал: лишь через тридцать дней. Даже указал точное время и место.
Элохим вспомнил слова царя Мелхиседека: отныне каждый прожитый тобою день есть исполнение Великого Тайного Предсказания. Стало быть, Азаз-Эл хотел нарушить ход событий. Переместить во времени событие, предназначенное случиться через тридцать дней, назад, на сегодня, и вызвать тем самым совершенно другую цепь событий. Стало быть, дело не в Адаме, а в Великом Тайном Предсказании. Стало быть, Азаз-Эл хотел предотвратить его исполнение.
Элохим облегченно вздохнул.
Уже наступил вечер. Исчезла в темноте линия горизонта, исчез город, исчезли деревья на склоне горы и в долине Кедрон. Элохим ощутил себя в океане темноты, освещенном бесчисленными мерцающими звездами над головой и мигающими огоньками внизу в городе.
Внезапно вспыхнули огни Храма, высветив в темноте его ровные прямоугольные очертания. Он напоминал ярко освещенный корабль, словно плывущий в воздухе. Следом одновременно зажглись огни по всей длине городских стен. И до него донесся единый возглас многотысячной толпы «Hal-El lu-yah!!!». Мурашки пробежали по коже. Выступили слезы.
Быть может, настал час испытания. Испытания, которое происходит лишь однажды в жизни. Выдержит ли он его?
Он встал, поднял голову и посмотрел вверх. Мерцали мириады звезд. Безразлично. Потемнело в глазах. Лишь ступнями ощущал землю. Стало жутко одиноко. Ему хотелось ухватиться за что-то. И он нащупал скалу у пещеры. Ощутил ладонью ее леденящий холод. Скала. Холод. Гора.
– Гора!? – он повторил вслух. – Как же я мог забыть, – прошептал Элохим. – Это же гора Соблазна!
15
После оглушительного «Hal-El lu-yah!» люди в Храме обратились друг к другу с поздравлениями. Они делились друг с другом своими впечатлениями, любовались вместе красотой иллюминации над стенами Храма и города. Затем стали расходиться. Толпа медленно стекалась к Тройным воротам. Второй день Хануки подходил к концу.
Между тем день еще не кончился для многочисленных священнослужителей. Им предстояла большая работа по приведению территории Храма в порядок.
Во Дворе священников, стоя на первой из двенадцати ступенек перед входом в Святилище, Симон бен Боэтий высказывал свои замечания двум мемунехам, которым предстояло их облечь в язык четких распоряжений и спустить вниз по всей пирамиде храмовой власти.
Еще перед вечерней службой помощники Первосвященника распространили среди членов Синедриона его решение созвать собрание после Тикким Хатзотa[27].
Теперь члены Синедриона недоуменно спрашивали друг у друга: почему так поздно ночью? В чем спешка? И только Второсвященник догадывался об истинных причинах внезапного созыва Синедриона.
Когда Йешуа бен Сий рассказал ему о случившемся перед домом Первосвященника, он ответил коротко: «Теперь жди Синедриона.
