быть, под началом старшины Ионашку, — сказал он. — Вот такое дело!
— Ладно, останусь, — улыбнулся Пэтракий.
— Тогда, пойдем! — сказал старшина и направился к длинному сараю, откуда доносился благовест молотов и наковален. У входа он расправил свои взъерошенные усы и посмотрел на молодого кузнеца большими добрыми глазами цвета прихваченной морозом травы.
— Завтра посмотрим, что ты умеешь. И потому как жизнь твоя пройдет в этих стенах, думается мне, что не безразлично тебе узнать, с кем рядом жить станешь. Ребята они славные, знатоки оружейного дела, такие же подневольные, как и ты...
— Как? Разве ворник Лупу не присылал мне вольную грамоту? — спросил пораженный Пэтракий.
— Ни о какой грамоте ничего не знаю. Вот в господарском приказе написано, что обменивается один раб на двух других...
— Это неправда! — в отчаянии крикнул кузнен. — Не мог ворник сотворить такое! Ведь он обещал!..
— Почему невозможно? Бояре, парень, все могут! — проговорил старшина и толкнул дверь.
Пэтракий застыл, как вкопанный. Весть обрушилась на него, словно удар дубинкой по темени. Вместо вольной жизни опять цепи. И на сей раз еще более тяжкие.
— Вот привел вам нового оружейника, — словно сквозь сон услыхал Пэтракий голос старшины. Молодой кузнец ступил вперед, но вдруг все перед глазами поплыло, и он рухнул на землю.
— Без памяти, бедняга! — подбежал к нему человек с впалой грудью и измученными глазами. — Принесите воды, братцы!
Его облили холодной водой, и он пришел в себя. Оружейники подняли парня с земли и усадили на лавку.
— Может, ему с голоду худо стало? — сказал кузнец с родинкой под глазом.
— И с усталости... — предположил другой.
Но только старшина Негоицэ знал правду. Он видел, как побледнел парень, услыхав, какая ждет его в крепости участь. Он стал очевидцем того, как в одно мгновение рушится мечта, взлелеянная целой жизнью.
Никанор, оружейник со впалой грудью, отвел его в лачугу с окошками величиной с ладонь, затянутыми бычьими пузырями.
— Ложись вот там, — указал он на лавку, на которой постелен был рваный коврик. В комнатенке царил полумрак и пахло сыростью. Пэтракий рухнул на лежанку и застыл. Слова слабогрудого едва доходили до него. И только, когда в голове, наконец, посветлело, он со всей страшной ясностью понял свое заблуждение: продал его ворник, обменял на двух цыган! Вот какое добро сотворил! На всю жизнь разлучил с матерью и Докицей. К чему теперь ему эта проклятая жизнь? Лучше уж самому с ней покончить!
И, быть может, порешил бы себя Пэтракий, если бы не проник в сердце голос другой, еще более жестокой человеческой судьбы. В коротких промежутках между приступами кашля раздавалось тяжкое дыхание, исполненные муки слова:
— Господи! Не могу больше!..
Оружейник Серафим, тот, у которого под глазом была родинка, натянул на голову кожух и с раздражением пробормотал.
— Опять запустил Никандр свою музыку. Теперь уж до утра не остановится... И так каждую ночь.
Пэтракий встал и вместе с Никандром вышел во двор. Оружейник, схватившись за ствол маслины, и, перегнувшись, как сломанная ветка, содрогался от кашля, выплевывая свои изодранные чахоткой легкие. С глубокой жалостью смотрел на него Пэтракий.
— Не даю тебе спать, — проговорил, задыхаясь, оружейник. Что мне делать? Ребята уже привыкли, спят.
— Может, выпьешь глоток воды?
— Ни к чему! — махнул рукой Никандр. Новый приступ кашля навалился на него. Пэтракий смотрел, как дрожит его худое тело, и это напоминало ему судороги змеи, которой пастух однажды отсек голову мотыгой.
— Не пробовал ты пить настойку арники? - участливо спросил Пэтракий. — Будто помогает от кашля.
— Мне, брат, только могильная настойка поможет. Слыхал о таком снадобье?
Под утро кашель у него утих, и они вернулись в дом. Никандр сразу же уснул, а Пэтракий так и не сомкнул глаз. Утром оружейники встали и пошли трапезовать. Никандра они не будили. Пэтракий принес ему кружку простокваши и краюху хлеба и поставил на подоконник.
— Зря принес, — сказал Серафим. — Он все равно есть не станет, все отдаст собакам. Уж очень их жалеет. Когда Никандра доставили в крепость, с ним была собака. Неказистый пес, но любил Никандр его, как человека. Просил часовых впустить в крепость, но те не захотели. Долго пес бегал под стенами, выл и скулил. Через стену приходилось разговаривать с другом, бросать ему еду. Однажды собаку забрал к себе какой-то стражник и посадил на цепь. Но через несколько дней она сдохла. С тех пор стал хворать Никандр.
— Есть у него родители или близкие? — спросил Пэтракий, тронутый до глубины души.
— Никого нет. Подкидыш он. Никандр — мастер знатный. Но сил у него маловато.
Пэтракий с грустью думал о жестокой доле этого человека, о его страданиях, о беспросветной жизни в крепостных стенах и его собственная участь показалась ему менее тяжкой. Худо-бедно, но есть у него мать, нежная, заботливая, и в детстве было немало радостных дней. Есть любимая девушка, которая ждет его. А этого бедолагу даже собачьей любви лишили. Может, то была единственная душа на земле, которая любила его и была верна до самой смерти.
Весь день Пэтракий мастерил кинжал. Никандр пришел поздно. Старшина Ионашку сделал вид, что не замечает его, иначе пришлось бы доложить пыркэлабу об опоздании, которое каралось десятью розгами.
Многое старался не замечать старшина, хотя порой он грозил кулаком и сердито кричал:
— Давайте, работайте, бездельники! Смотрите, как бы вам не попасть в лапы пыркэлаба!
И он когда-то был рабом на вотчине Мирона Барновского в Устии. Но тот дал ему вольную, привез с собой в Молдавию и сделал старшиной оружейников в Сучавской крепости.
Вскоре между Пэтракием и Никандром завязалась дружба. Когда выдавалось свободное время, они раскрывали друг перед другом душу, делясь своими горестями. Никандр был доставлен с вотчины боярина Василаке из Фокшан.
— Одно время похоже было, что сведет меня в могилу тоска, — рассказывал Никандр. — Когда смотрел на эти стены, казалось, заживо погребен в крепости. И я сбежал. Два дня прятался, а на третий схватили меня люди пыркэлаба. Сорок палок получил
