нельзя. С течением времени мои замыслы делались только отчаяннее и глупее. Когда я всерьез задумался, а не прицепиться ли к вагончику, как я, бывало, цеплялся к поездам, стало понятно, что пора с этим заканчивать.
Вскоре Старик разбудил Эрла — пришла его очередь дежурить, — велел опустить крышу вагончика и зашел в домик. Сунув за щеку кусочек табаку, Эрл пригладил волосы обеими ладонями. А потом, напрочь позабыв о наказе опустить крышу вагончика, он сделал ровно то, чего я так боялся. Бросив опасливый взгляд на домик, где отдыхал Старик, он выудил из потайного кармана флягу и начал с удовольствием из нее потягивать. Во рту выпивка смешивалась с табачным соком, но его, как заправского выпивоху, это ни капельки не смущало. Когда он опустился на подножку, жирафы выглянули из окошек, бросили на него один-единственный взгляд и тут же спрятались обратно. Но прежде Красавица вновь повела носом с крупными ноздрями в мою сторону.
Весь следующий час Эрл надирался и харкал, а потом, разомлев, откинул голову на дверцу вагончика. В вертикальном положении его теперь удерживал один только табачный сок, от которого он плевался и кашлял — впрочем, может, на то и был его расчет.
Но когда водитель все же завалился набок, я вдруг услышал чуть поодаль чей-то смешок. И тут же вскочил на ноги. Из полумрака выскользнули три здоровяка — один был настоящий громила, втрое крупнее меня, второй одет в один только рабочий комбинезон, а замыкал шествие коротышка со стрижкой под горшок. Они пихнули локтем развалившегося водителя, загоготали еще громче, а потом здоровый детина постучал кулаком по пульману. Окошки тут же распахнулись, и из них высунулись жирафьи головы. Одного взгляда на чужаков оказалось довольно, чтобы животные тут же спрятались обратно — как прятались они от Эрла. Тогда коротышка решил вскарабкаться повыше и поглядеть на них в окошки. Детина подсобил ему, и коротышка полез под громкий хохот товарищей.
А потом дело приняло скверный оборот. И это еще слабо сказано.
Жирафы начали топать, фыркать, раскачивать фургон, да так сильно, что коротышка упал, но затем снова стал карабкаться к окнам.
А затем я обратил внимание на то, что уже успел заметить негодяй и что давно поняли жирафы: крыша по-прежнему была поднята. К ней-то и устремился коротышка.
Я же так и остался стоять в тени, сжимая и разжимая кулаки, — я повиновался отцовскому голосу в голове, перечислявшему главные законы выживания. Я и сам был точно подлый койот, вот только еще и задиристый. Даже когда меня одолевала ярость, сил хватало только на то, чтобы ударить врага — притом только одного — и кинуться наутек.
Пока коротышка взбирался на вагончик еще раз, он снова начал по нему колотить. Жирафы опять выглянули из окошек и уставились на меня, и в глазах их читались ужас и мольба. А потом коротышка добрался до самого верха.
Моих скромных сил не хватит, чтобы во всех подробностях изложить то, что случилось дальше.
Осознав, что бежать некуда, лягаться бесполезно, а на помощь никто не придет, жирафы, должно быть, пришли в отчаяние. Потому что тишину огласил вопль, такой душераздирающий, что у меня до сих пор мурашки по коже, стоит мне только про него вспомнить.
Говорят, жирафы никаких звуков не издают. Но уверяю вас, это неправда — то был одновременно и стон, и рев, и плач, сравнимый по силе с самим ураганом. Должно быть, такие вот крики жирафьего ужаса слышат только львы, когда смыкают на жертве свои челюсти.
Я зажал уши ладонями, но это не помогло: вопль был таким громким, что отзывался в груди дрожью, точно страх был и не жирафьим вовсе, а моим собственным. Я больше не мог этого вынести. Не успев опомниться, я подбежал к вагончику, толкнул детину, пнул парня в комбинезоне и, высоко подпрыгнув, вцепился в ногу коротышке. Остальные двое схватили меня за лодыжки и потянули их в разные стороны, будто ноги мои были куриной «вилочкой», которую надо разломать, чтобы сбылось желание[15]. Но не успели они его загадать, как жирафы опять раскачали вагончик, и коротышка упал внутрь.
А потом к жирафьему воплю примешался еще и стук лягающихся ног и человеческий вой, вслед за чем раздался звук, который я уже слышал, наверное, тысячу раз: щелчок ружейного затвора.
На улице, вскинув на изготовку ружье, стоял Старик в майке и шортах.
Коротышка плюхнулся на землю — проворно, точно ракета, и вся троица кинулась прятаться в кусты, а я снова нырнул за валун. Эхо выстрела разнеслось по всей опушке, а затем повисла тишина — даже жирафы перестали кричать, к огромному моему облегчению.
Старик звучно перезарядил ружье, и я опасливо выглянул из своего укрытия. Вагончик по-прежнему раскачивался, жирафы фыркали и топали, а Старик целился прямо Эрлу в голову.
— Где тебя, черт подери, носило?! — громогласно спросил он.
— Я тут был… — дрожащим голосом ответил водитель. — Вы же сами видите.
— А еще чую, сукин ты сын! Опять пьянствуем, да? — Старик зажал ружье под мышкой и выхватил у Эрла фляжку. Мне даже показалось, что сейчас он его этой самой флягой и отделает. Но он швырнул ее во мрак. — Больше, чем лжецов с воришками, я презираю только алкашей!
Эрл вскочил на ноги и пошатнулся.
— Я трезвый! И меру свою знаю! Готов хоть на стопке Библий поклясться!
— А ну сядь! — приказал Старик.
Эрл послушно сел.
— Если с жирафами что-то случится из-за твоего пьянства, богом клянусь, я тебя из этого самого ружья изрешечу. А потом отдам миссис Бенчли на растерзание. Слышишь меня?
Эрл кивнул. На его лице не дрогнул ни один мускул, но во взгляде, которым он проводил фляжку, читалась тоска.
Старик, как был, с ружьем под мышкой, забрался на стенку вагончика и стал успокаивать зверей на жирафьем наречии, пока они совсем не затихли. Потом он собственноручно опустил крышу и слез на землю.
— Надо ехать, пока сюда еще местного хулиганья не понабежало, — сказал он Эрлу, который так и не сдвинулся с места. — Напои их и позвони в городскую полицию. Но это если ты, конечно, можешь сесть за руль. Если нет, приходи в кондицию поживее, а не то я сам тебя копам сдам, не успеешь и пикнуть.
Стоило Старику упомянуть копов, как Эрл что-то забормотал в знак протеста. Виду него был перепуганный и вполне себе трезвый. Дуло ружья, устремленное в лицо, и впрямь отрезвляет. Но в действительности все оказалось не так
