вершину. Оттуда Шантеклер узрел долину и посреди нее — серую реку. Так много миль — и так быстро! Теперь вниз по склону, едва касаясь лапами земли.
Река сверху выглядела гладкой и неподвижной, серая масса на дне долины. Но как только они спустились к ней, Шантеклер увидел неистовство вод. Близ берега течение кружило и завихрилось и только посреди реки выравнивалось и неслось вперед, устремляя мощный поток на запад, к морю. От дождя река вся вздулась. И как же, гадал Шантеклер, смогли несвязанные ветки и мыши уцелеть на поверхности этих вод? И почему, ради Создателя, они пожелали отправиться в такое путешествие?
Купа деревьев указывала на то, что бухта находится справа от ездоков. Между ними и деревьями пенился вздувшийся темно-бурый Печеночный ручей. Мундо Кани безо всякого промедления прыгнул, перелетел ручей, коснулся лапами земли на другом берегу и пустился дальше. Он бежал вровень с рекой. Шантеклер был немало удивлен таким количеством воды и таким быстрым течением, забитым вздымающимися бревнами, сучьями, корягами. Он не издавал ни звука.
Затем Мундо Кани ворвался в купу деревьев.
На этот раз не Пес, а Петух издал тяжелый вздох, когда они увидели нагромождение деревьев, кружившихся в бухте. Нависающие ветви пока удерживали на месте этот зыбкий остров, но удерживали из последних сил, ибо нависающие ветви и остров расшатывали друг друга. И скоро уже дело станет вовсе безнадежным.
— Она сказала, что привязала их к веткам, — выпалил Шантеклер. — Ты их видишь? Ты их видишь? Что ты видишь?
— Что это за они?
Шантеклер забыл сообщить Псу ну хоть какую-нибудь причину их путешествия.
— Ее дети. Мышкины дети.
— О, Повелитель Вселенной! — тут же зарыдал Мундо Кани.
— Не сейчас! — рявкнул Петух. — Ищи их. Что ты видишь?
Это было примерно то же, что пытаться углядеть приятеля, крутящегося на карусели. В этой массе дерева было великое множество скрытых мест, и все это вертелось в бешеном водовороте. Чем дольше смотрел туда Шантеклер, тем меньше видел, что происходит там на самом деле. Там было много дерева. Веток — тех, о которых говорила Мышка, прутьев, стеблей, сучьев, листьев, других веток: сломанных и целых, голых и с корой, сгнивших и высохших, белевших над водой. Но Петуху теперь стало видеться совсем другое. Кости. Раздробленные ребра. Потрескавшиеся, иссохшие пальцы, хватающие воздух. Обломки раздробленного черепа. Кружащееся кладбище костей. И на мгновение его охватил ужас.
— Там! — крикнул Пес. Зрение у него было замечательное.— Что это там?
Шантеклер опять видел только ветки.
— Где?
— Там.
Псиный нос ходил кругами, указывая направление.
— Пес Мундо Кани! Это они!
Это было птичье гнездо, втиснутое в гущу ветвей, просто комок прутьев. Гнездо не было привязано к ветвям, но дети были привязаны к гнезду. Гнездо было терпеливо перевязано крест-накрест множеством волосков, и Шантеклер заметил выпуклости в этой паутине, тельца, бьющиеся в ней.
Он прыгнул на нижнюю ветку дерева, что росло рядом с ним, удержал равновесие, затем перескочил на ветку повыше. Таким образом он вскарабкался по дереву до места, где оно склонялось над водой. Сук прогнулся под его весом. Он взмахнул крыльями, но удержался. Цепляясь клювом и лапами, он прокладывал себе дорогу вниз по свисающим веткам, пока не повис вниз головой прямо над крутящимся островом.
Краем глаза он видел часть берега, которая раньше была не видна. Там что-то белело, что-то вроде камня, или подушки, или соли. Но посредине горело ослепительное пятно. Не было времени рассмотреть как следует. Он спрыгнул вниз.
Острым краем своего клюва Шантеклер разодрал нити, опутывающие гнездо. Семь крошечных мышат в ужасе прижались к самому дальнему углу. Петух просунул в гнездо крыло — увы, без всякого толку.
Шантеклер боролся с собственным раздражением против этих крошечных комочков глупости. Естественно, они ведь не знают, что для собственного спасения им нужно лезть по этому ужасному клину, и следует им все объяснить.
— Послушайте меня, дети,— сказал Шантеклер. — У вас прекрасная мама. Мех у нее мягкий, как сон. У нее есть тепленькое местечко, где она споет вам песенку. Но сделайте мне одолжение, послушайте: она не здесь. И тепленькое местечко тоже не здесь.
Возможно, не сами его слова, а интонация или спокойный взгляд что-то им объяснили. Ибо теперь они смотрели на Петуха-Повелителя еще печальней, но с меньшим испугом.
— А потому она послала меня с этим сообщением. Подойдите. Подойдите поближе, чтобы услышать его.
Один подполз поближе. У Шантеклера неистово забилось сердце.
— Она сказала: «Петух-Повелитель подаст вам свое крыло». Это крыло. А я — Петух-Повелитель. Простите меня за мой гадкий голос, совсем не такой, как у вашей мамы. Но это действительно ее послание. И она сказала: «Вы, детки мои, должны поскорее забраться на это крыло». Давайте, дети, пожалуйста, лезьте на мое крыло.
Шантеклеру казалось, будто река и весь мир вертятся кругами, в то время как остров из зарослей стоит на месте. Перед ним еще раз промелькнула эта белая вспышка на берегу. Но затем он чуть не потерял равновесие: остров погружался, и ни один мышонок не лез на крыло!
— Слушайте. Слушайте меня.— Мышки глядели на него, у Шантеклера прямо сердце екнуло, насколько взгляд этот походил на взгляд их матери. — Слушайте. Самую важную часть ее сообщения сможет понять только наиболее из вас толковый. Остальные слишком глупые, чтобы понять это, но один из вас более сообразительный, чем прочие. Она сказала: «Я жду вас». И что же, вы думаете, это означает?
И тут же один Мышонок — его розовая кожа была столь тоненькой, что просвечивали косточки,— вскарабкался на крыло своими невероятно маленькими лапками. Еще двое последовали за ним.
— Вот это разумник! — воскликнул Шантеклер, удерживая равновесие.— О, Создатель благословляет разумника. А вот и храбрец — храбрее всех остальных, во имя Создателя. Он узнает, что вы вскарабкались на самую мою спину — опасный, опасный подъем! — и Он узнает, что вы притаились под моими перьями.
Итак, Храбрец последовал за Разумником, а следом и вся процессия голых детей забралась на плечо Петуха-Повелителя, в то время как он что было сил удерживался на месте. Головокружительное, гортанное кукареканье после понукающего кукареканья, когда он давился, воспаленным глазом пересчитывая детей,— все это он держал в себе, пока последний Мышонок не заполз на свое место, а затем — взорвался.
Дикий прыжок вверх, и вот уже остался позади готовый развалиться остров.
