жизнь. Сколько характеров переиграла, сколько чувств перечувствовала! Да мы же богатые люди!
Иногда не жалко, что не снимаешься. И деньги никакие не нужны. Я всегда была бессребреницей и за деньгами не пошла бы за тридевять земель. Я даже не анализировала свой путь от первой до последней роли, мне казалось, что все это одно и то же — работа. А вокруг раздается: «Я выросла! Я набралась опыта!» Все же считают себя Ермоловыми, но это не так! И от этого всегда обидно и больно.
— Мария Павловна, давайте вспомним вашу работу в фильме «Принц и нищий». Вы, молодая актриса, получили приглашение сыграть две противоположные роли и грандиозно справились с задачей. Как вам это далось?
— Очень трудно. Представьте себе — сегодня я восемь часов играю роль Принца Эдуарда. Все на мне одной — никого в кадре больше нет. Разговариваю с пластинкой, на которой записан мой же голос. А завтра я то же самое проделываю в роли Тома. Представил? Но тут помогла моя точность, моя близость к Мейерхольду, биомеханика. Видимо, это я умела делать. А потом я всегда работала в окружении очень хороших актеров, они учили меня всему. Благодаря ним я и стала профессионалом.
«Принца и нищего» мы заканчивали уже в Сталинабаде, куда была эвакуирована студия Горького. Там же я снималась в каких-то короткометражках и в фильме «Мы с Урала». В 1944 году я вернулась в Москву и осталась здесь уже навсегда. Начала сниматься в «Модах Парижа» и «Русском вопросе».
— А если вам роль неинтересна, как вы поступаете?
— У меня всегда были хорошие предложения. Наверное, потому что я всеядна. Если что-то новое — я иду. Вот только что я снялась в картине Ефима Грибова «Мы едем в Америку». Так он предложил мне сыграть бандершу-еврейку! Представьте себе — я еврейка! Да к тому же еще и бандерша. Со своей детской мордой. Это же смешно. А он хитрый, он сделал все наоборот. И это легло, и получилось хорошо. Сейчас, кстати, он опять снимает и приглашает меня на большую роль: «Вы, — говорит, — Марь Пална, у меня джокер. Я без вас никуда!» Так что сейчас мне нужны силы, поэтому я тебя и попросила клубнику купить.
— Вас часто приглашали одни и те же режиссеры?
— Конечно. Та же Надя Кошеверова. Мы с ней случайно встретились. Она снимала сказку «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил» и перепробовала всех актрис Ленинграда на роль Бабы Яги. Кто-то посоветовал ей позвонить мне. Я поинтересовалась: «А что это за роль, Наденька? Я такого никогда не играла. Это хоть „товар“ или что?» Она мне прочла мою сцену, и я сразу ответила: «Еду!» Роль-то блистательная! Лучше всех написана. Я сразу вошла в этот образ, и совсем не играла, а жила в нем. Ведь, опять же, моя Баба Яга слеплена по принципу «наоборот», не так как у Жорки Милляра. Когда Олег Даль спрашивал у меня: «Вы Баба Яга?», я же не кричала на него из-за угла: «Я-а-а!!!» А, наоборот, где-то даже удивилась, что ко мне кто-то пришел, и испуганно ответила: «Я…» И это, конечно, подкупает. Потом я у Кошеверовой снялась в сказках «Соловей» и «Ослиная шкура».
— Что вам интереснее играть, какой жанр больше любите?
— Представь себе, драму я люблю больше, чем комедию. Комедия мне удается, чего там… Курносая — и ладно. А тут меня пригласили сыграть в фильме «Защитник Седов» драматический эпизод: я приходила к следователю в сталинские времена. Я сама удивилась, когда на себя потом посмотрела: «Ой, что же я забыла, что я и это умею?!»
Моим дипломным спектаклем было «Бегство», где я играла мальчишку Сережку Лунца, бежавшего из дома. Вот это была прекрасная драматическая роль, которую я играла с удовольствием. К сожалению, встречи с такими материалами встречались нечасто.
— Мария Павловна, если оглянуться на историю нашего кино — вы ведь снимались и в 1930-е, 1940-е и так далее, вплоть до наших дней — какой период был наиболее интересным, удачным?
— Я считаю, что период «Чапаева». Бабочкин ведь чудо совершил. Чудо! С оркестром шли на сеансы! Рабочие коллективы, колхозники… И ведь как интересно получилось: Леня Кмит должен был Чапаева играть, а Бабочкин — Петьку. Я это знаю, потому что была знакома с Бабочкиным. Он играл в Александринском театре, где я еще тогда училась. В гримерке у Кмита он увидел папаху, усы: «Дай примерить!» Ленька дал. Бабочкин приклеил усы, надел папаху, а мимо проходил один из братьев Васильевых… Ну, дальше уже сомнений по поводу героя быть не могло.
Я не бухгалтер и никогда ничего не подсчитывала. Десятка у меня в кармане, или сотня — я все равно счастлива. Характер у меня такой. Поэтому, когда у меня спрашивают про 1930-е и 1950-е, что я скажу? Вся моя жизнь прошла вот так — и я довольна. Я прожила ее как праздник.
— Вы так легко и интересно рассказываете. Наверное, на ваших творческих встречах бывало весело.
— Конечно! Я всегда умела находить язык с людьми. Мои встречи не были только рассказами о том, как я похудела или потолстела. Я же и стихи читала, и фельетоны. Выступала как актриса эстрады. Это интереснее, чем те же фестивали, на которых никто никому не нужен. Я и в Каннах была, и даже там сложилось впечатление, что все это слишком делано, напыщенно. Я не люблю «раздачу слонов», раздачу автографов, поэтому легко себя чувствую один на один со зрителями. Мы и на политические темы говорили, и детство вспоминали, всегда было весело.
Вот, например, такая забавная история. Когда я снималась в детективе по Агате Кристи «Тайна „Черных дроздов“», меня отвезли в настоящий сумасшедший дом. Я играла безумную миссис Мак-Кензи. Команда «Мотор!», меня вывозят на кресле-каталке, я говорю свой монолог и начинаю, выкрикивая имя дочери, биться в истерике. Мимо проходил врач этой самой больницы. Он постоял, посмотрел на меня со стороны, подошел к съемочной группе и сказал: «Вы бы заканчивали свои съемки, а то потом трудно будет ее успокоить».
Когда я рассказываю такие истории, в зале всегда смех и аплодисменты.
— Вам говорили, что у вас доброе лицо и озорные глаза?
— Ну а как же! Мой характер — только плюс. Человек должен радоваться, раз он живет. У меня любимая профессия, любимая семья: дочка — журналист, внук — финансист. Я всегда была здорова. Чего ж мне не радоваться? Я же
