покрываются слоем копоти и пыли.
— Простите, ваше сияние, — на лице работника отражается неподдельное страдание, — Я и есть цеховой старшина. Гребенкин, моя фамилия.
— Что же вы, Гребенкин? Себе глаза портите и всему трудовому коллекти… составу?
— Не извольте гневаться, ваше сияние… сколько раз прошение подавал… — сокрушается старшина, — …недостаточно оборотных средств.
Неожиданно из цеховых глубин доносится строгий властный женский голос:
— Кротовский, может уже хватит валять дурака?
По проходу между рабочими верстаками ко мне приближается женщина. Очень сексуальная женщина. В моем мире ее бы назвали секс-бомбой. Перед ней даже Анюта отходит на второй план. Потому что у Анюты красота естественная и наполненная простым очарованием молодости. А у этой… у этой отточенная, выверенная красота зрелой женщины.
Ее платье подчеркивает шикарные формы. До мельчайших тонкостей продуманный макияж усиливает шарм опытной хищницы, охотницы за мужскими скальпами. А походка… это походка женщины, которая привыкла властвовать… в основном властвовать над мужчинами. Потому что таким женщинам мужчины подчиняются охотно.
Женщина останавливается, не дойдя до меня метров пяти, и одаривает таким взглядом, будто я какой-то ошметок никчемности у ее ног.
— За мной, — бросает мне эта женщина, разворачивается и начинает уходить туда, откуда вышла. Я так понимаю, в ее логово, в контору управляющего.
Она не допускает даже тени сомнения, что я не побегу за нею следом. Идет, не оборачиваясь. Что тут сказать. Очень трудно удержаться, когда такая женщина приказывает. За такой безупречной кормой многие побегут хоть на край света. Это ж просто два трехочковых мяча, брошенных в баскетбольную корзину мужского сердца.
Вот значит, ты какая, баронесса Ядвига Пална Гадюкина.
Глава 6
Оглядываюсь на замерших домочадцев и даю отмашку, чтобы шли за мной. Что производит моя фабрика, я так и не выяснил. Но сейчас разговор с управляющей важнее. Иду через весь цех за нею следом. Проходя мимо работников замечаю, что все они сидят, вжав головы в плечи и не поднимая взглядов. По-моему, они просто боятся.
Захожу в кабинет управляющей. За моей спиной маячат Анюта с дедой. Они тоже робеют перед этой женщиной, но бросать меня одного на растерзание «гадюке» даже не помышляют. Анюта с дедой у меня молодцы, за меня готовы в огонь, воду и гадючье логово.
Баронесса проходит через кабинет и усаживается за стол в массивное кожаное кресло. На пристенном диванчике по левую руку сидит Посконников. Вот даже не сомневался, что эта паскуда крутится где-то рядом. По гаденькой ухмылке на подвижном лице догадываюсь, что Посконников пребывает в радостном предвкушении.
— Вы двое, — ледяным голосом приказывает Гадюкина Анюте и Матвею Филиппычу, — Подождите за дверью. Разговор будет с юным графом, а не с вами.
От этих слов деда набычился, Анюта сощурилась. Оба дают понять всем своим видом, что за меня готовы стоять горой до последнего. Но вот это уже ни к чему. Вступать в противостояние с баронессой им точно не стоит. Они с баронессой в разных весовых категориях. Баронесса их переиграет как детей. Помочь они мне не помогут, а напортачат запросто.
— Матвей Филиппыч, Анюта, — оборачиваюсь к своим, — Обождите в приемной. Я вас позову… когда понадобитесь.
И аккуратно подмигиваю деде, мол спокуха, деда, мол все идет по плану. Старый слуга хмурится, но перечить мне не решается. Выходит из кабинета. Анюта за ним следом. Я прикрываю за ними дверь. И снова поворачиваюсь к баронессе.
Баронесса даже не скрывает брезгливого превосходства во взгляде. Спровадив деда с внучкой, я, по ее мнению, остался совсем беззащитен. Деда с внучкой еще могли бы хоть что-то ей возразить. Инфантильный Сереженька Кротовский не может ничего. Сереженька — полный ноль. Сереженька просто червяк под подошвой ее дорогой туфли.
Она не стала даже предлагать мне сесть. И я так понимаю, это двойное оскорбление. Ибо я выше ее и по статусу, и по титулу. По всей видимости баронесса собирается размазать меня в грязь. Посконников даже задышал как-то часто плотоядно. Как будто его это возбуждает, хотя… почему как будто? Попадались мне и такие, кто на самом деле испытывает извращенное наслаждение от унижения других людей.
— Как это понимать, Кротовский? — обрушивается на меня Гадюкина, как завуч на нашкодившего школьника, — Тебе что, совершеннолетие в голову ударило? Возомнил себя взрослым? Самостоятельным?
Я молчу. Пока мне возразить нечего. Мое молчание Ядвига воспринимает, как знак слабости. Продолжает давить.
— Ты думаешь, продал дом, и теперь владеешь крупной суммой? Думаешь, можно жить припеваючи? Я тебя расстрою, Кротовский. Твоя фабрика в долгах как в шелках… ну, что молчишь?
Та-ак. А вот теперь пошла конкретика. Ну что ж. Дадим баронессе высказаться до конца.
— Правильно, что молчишь. Сказать тебе нечего. Если не закроешь долги, отправишься на каторгу. Надолго, Кротовский. Скорее всего до конца твоей никчемной жизни. Уяснил теперь положение дел?
Долги… нары… конец никчемной жизни… серьезные заявления. Впервые меня так плющили в восемьдесят седьмом… еще при советской власти… и позже тоже бывало. В девяносто третьем в Магнитогорске… и потом еще…
— Ну что молчим? Вякни хоть что-то вразумительное. Дай понять, что отражаешь сказанное…
— Да он совсем потек, обделался уже, — Посконников хихикает гадливо по шакальи. Его прямо штырит от происходящего. Даже ножками засучил от возбуждения.
— А откуда такие долги? — задаю вопрос.
— Ого! Граф Кротовский удосужился, наконец, поинтересоваться делами на фабрике, — Гадюкина продолжает надо мной глумиться, — Долги, Кротовский, от твоего рода недалекого. Предупреждали папеньку твоего, чтоб не лез, куда не следует. А он лез… все лез и лез. Вот и впал в немилость.
— Папенька его редкий был упрямец. До смешного даже, — Посконников подтявкивает Ядвиге, — Всех привилегий лишился. А все уняться не мог.
Посконников давится каким-то кашляющим смехом. Но мне плевать. Пусть хоть приступ его хватит. Я хочу уяснить для себя обстановку.
— И как потеря привилегий связана с долгами? — задаю новый вопрос.
— Аренда земли, Кротовский… вместе с привилегиями папашка твой утратил освобождение от земельного налога, — Посконников совсем перестал себя сдерживать. Он рад похвастать стараниями своими. Он не пытается скрывать отношения ко мне, к семье, к роду, вываливает, как на духу, — Раз за разом я подавал прошения в апелляционной суд. Я тянул дело так долго, как только возможно. А теперь все. Наконец-то. Последний аккорд. Теперь уже и императорский исковой суд
