— Да, да! говорите мне, говорите со мною так!— сказала Настенька с неизъяснимым движением. — Вам, может быть, странно, что яс вами так говорю, но... говорите! я вам после скажу! я вам все расскажу!
— Вам жаль меня, Настенька; вам просто жальменя, дружочек мой! Уж что пропало, то пропало! уж что сказано, того неворотишь! Не так ли? Ну, так вы теперь знаете все. Ну, вот это точкаотправления. Ну, хорошо! теперь все это прекрасно; только послушайте. Когда высидели и плакали, я про себя думал (ох, дайте мне сказать, что я думал!), ядумал, что (ну, уж конечно, этого не может быть, Настенька), я думал, что вы...я думал, что вы как-нибудь там... ну, совершенно посторонним каким-нибудьобразом, уж больше его не любите. Тогда, — я это и вчера и третьего дня ужедумал, Настенька, — тогда я бы сделал так, я бы непременно сделал так, что выбы меня полюбили: ведь вы сказали, ведь вы сами говорили, Настенька, что выменя уже почти совсем полюбили. Ну, что ж дальше? Ну, вот почти и все, что яхотел сказать; остается только сказать, что бы тогда было, если б вы меняполюбили, только это, больше ничего! Послушайте же, друг мой, — потому что вывсе-таки мой друг, — я, конечно, человек простой, бедный, такой незначительный,только не в том дело (я как-то все не про то говорю, это от смущения,Настенька), а только я бы вас так любил, так любил, что если б вы еще и любилиего и продолжали любить того, которого я не знаю, то все-таки не заметили бы,что моя любовь как-нибудь там для вас тяжела. Вы бы только слышали, вы бытолько чувствовали каждую минуту, что подле вас бьется благодарное, благодарноесердце, горячее сердце, которое за вас... Ох, Настенька, Настенька! что вы сомной сделали!..
— Не плачьте же, я не хочу, чтоб вы плакали, —сказала Настенька, быстро вставая со скамейки, — пойдемте, встаньте, пойдемтесо мной, не плачьте же, не плачьте, — говорила она, утирая мои слезы своимплатком, — ну, пойдемте теперь; я вам, может быть, скажу что-нибудь... Да, ужколи теперь он оставил меня, коль он позабыл меня, хотя я еще и люблю его (нехочу вас обманывать)... но, послушайте, отвечайте мне. Если б я, например, васполюбила, то есть если б я только... Ох, друг мой, друг мой! как я подумаю, какподумаю, что я вас оскорбляла тогда, что смеялась над вашей любовью, когда васхвалила за то, что вы не влюбились!.. О, боже! да как же я этого не предвидела,как я не предвидела, как я была так глупа, но... ну, ну, я решилась, я всескажу...
— Послушайте, Настенька, знаете что? я уйду отвас, вот что! Просто я вас только мучаю. Вот у вас теперь угрызения совести зато, что вы насмехались, а я не хочу, да, не хочу, чтоб вы, кроме вашего горя...я, конечно, виноват, Настенька, но прощайте!
— Стойте, выслушайте меня: вы можете ждать?
— Чего ждать, как?
— Я его люблю; но это пройдет, это должнопройти, это не может не пройти; уж проходит, я слышу... Почем знать, можетбыть, сегодня же кончится, потому что я его ненавижу, потому что он надо мнойнасмеялся, тогда как вы плакали здесь вместе со мною, потому что вы не отверглибы меня, как он, потому что вы любите, а он не любил меня, потому что я вас,наконец, люблю сама... да, люблю! люблю, как вы меня любите; я же ведь сама ещепрежде вам это сказала, вы сами слыхали, — потому люблю, что вы лучше его, потому,что вы благороднее его, потому, потому, что он...
Волнение бедняжки было так сильно, что она недокончила, положила свою голову мне на плечо, потом на грудь и горькозаплакала. Я утешал, уговаривал ее, но она не могла перестать; она все жала мнеруку и говорила между рыданьями: «Подождите, подождите; вот я сейчас перестану!Я вам хочу сказать... вы не думайте, чтоб эти слезы, — это так, от слабости,подождите, пока пройдет...» Наконец она перестала, отерла слезы, и мы сновапошли. Я было хотел говорить, но она долго еще все просила меня подождать. Мызамолчали... Наконец она собралась с духом и начала говорить...
— Вот что, — начала она слабым и дрожащимголосом, но в котором вдруг зазвенело что-то такое, что вонзилось мне прямо всердце и сладко заныло в нем, — не думайте, что я так непостоянна и ветрена, недумайте, что я могу так легко и скоро позабыть и изменить... Я целый год еголюбила и богом клянусь, что никогда, никогда даже мыслью не была ему неверна.Он презрел это; он насмеялся надо мною, — бог с ним! Но он уязвил меня иоскорбил мое сердце. Я — я не люблю его, потому что я могу любить только то,что великодушно, что понимает меня, что благородно; потому что я сама такова, ион недостоин меня, — ну, бог с ним! Он лучше сделал, чем когда бы я потомобманулась в своих ожиданиях и узнала, кто он таков... Ну, кончено! Но почемзнать, добрый друг мой, — продолжала она, пожимая мне руку, — почем знать,может быть, и вся любовь моя была обман чувств, воображения, может быть,началась она шалостью, пустяками, оттого, что я была под надзором у бабушки?Может быть, я должна любить другого, а не его, не такого человека, другого,который пожалел бы меня и, и... Ну, оставим, оставим это, — перебила Настенька,задыхаясь от волнения, — я вам только хотела сказать... я вам хотела сказать,что если, несмотря на то что я люблю его (нет, любила его), если, несмотря нато, вы еще скажете... если вы чувствуете, что ваша любовь так велика, чтоможет, наконец, вытеснить из моего сердца прежнюю... если вы захотите сжалитьсянадо мною, если вы не захотите меня оставить одну в моей судьбе, без утешения,без надежды, если вы захотите любить меня всегда, как теперь меня любите, токлянусь, что благодарность... что любовь моя будет наконец достойна вашейлюбви... Возьмете ли вы теперь мою руку?
— Настенька, — закричал я, задыхаясь отрыданий, — Настенька!.. О Настенька!
— Ну, довольно, довольно! ну, теперьсовершенно довольно! заговорила она, едва пересиливая себя, — ну, теперь ужевсе сказано; не правда ли? так? Ну, и вы счастливы, и я счастлива; ни слова жеоб этом больше; подождите; пощадите меня... Говорите о чем-нибудь другом, радибога!..
— Да, Настенька, да! довольно об этом, теперья счастлив я... Ну, Настенька, ну, заговорим о другом, поскорее, поскорее заговорим;да! я готов...
И мы не знали, что говорить, мы смеялись, мыплакали, мы говорили тысячи слов без связи и мысли; мы то ходили по тротуару,то вдруг возвращались назад и пускались переходить через улицу; потомостанавливались и опять переходили на набережную; мы были как дети...
— Я теперь живу один, Настенька, — заговориля, — а завтра... Ну, конечно, я, знаете, Настенька, беден, у меня всего тысячадвести, но это ничего...
— Разумеется, нет, а у бабушки пенсион; такона нас не стеснит. Нужно взять бабушку.
— Конечно, нужно взять бабушку... Только вотМатрена...
— Ах, да и у нас тоже Фекла!
