– Атия? – привлек он ее тем самым тоном, олицетворяющим серьезность дальнейших слов. – Да не напрягайся ты так, все хорошо, я просто хочу обсудить… как бы так сказать правильно-то… твое будущее.
Атия скромно улыбнулась.
– Все, чем мы сейчас занимаемся, все, с чем это связано, уточню даже так. – Горди немного жестикулировал, неуверенно подходя к сути, что в другом человеке Атия восприняла бы крайне неуважительно. – Вся наша работа и так обычно крайне рискованна, но сейчас, – наконец собрал он все мысли в одну и твердо закончил, – невозможно не задуматься о будущем.
– Если это та тема, о которой я думаю, то разве предыдущие три раза не…
– Конечно, нет! – заботливо оборвал он ее, оживляясь с каждым словом. – Атия, ты моя семья, я хочу лишь лучшего для тебя.
– Мне отлично и сейчас. Моя жизнь…
– Это не вся твоя жизнь. Не вся. Есть большее, чем работа, чем… да я даже не знаю, а что у нас есть-то кроме этого всего? И прежде чем ты начнешь думать о том, что я хочу оставить тебя одну, а ты, уверен, уже думаешь, – я уточню, что дело не во мне, дело в тебе. У тебя кроме меня и нашей работы ничего нет, и я знаю, что ты хочешь большего, знаю. Да и сам все чаще думаю, что, может, пора начать по-настоящему жить? Мы еще молоды, у нас есть возможность завести семьи.
Слова эти пробудили в ней сильные эмоции, сдерживать которые давалось с трудом, отчего он даже подошел и взял ее за руки, поддерживая зрительные контакт.
– Мы сторонимся этого не просто так, я знаю. Но не пора ли нам сделать для себя больше? Не пора ли, наконец, попробовать жить?
– Почему именно сейчас? – с трудом выговорила она через сцепленные зубы.
– Ну, мы тут разбираем опаснейший объект для человечества, как ни крути, это заставляет задуматься.
Она молча смотрела на него, все пытаясь что-то сказать, – но не получалось, как бы сильно она ни хотела. Причем больше всего ее пугало непонимание с его стороны. Что, как ни странно, Горди увидел, решив зайти с другого угла:
– Ты спросила: почему сейчас? Октавия тут тоталитарную речь выдала, где запретила все личное в угоду логике. Знаешь, как более эмоциональный из нас – уж прости, ничего личного, – я считаю наоборот: именно то, что делает нас людьми, поможет найти те силы и решимость, ту надежду и веру, чтобы сделать все правильно, несмотря ни на что. А в нашем с тобой случае, зная, что мы готовы, наконец, отпустить прошлое и начать новую жизнь, по-настоящему, как обычные люди: осесть, найти безопасную, стабильную и несекретную работу и завести семьи, наконец… Имея эту цель перед глазами, мы с тобой сможем куда больше, ведь успех работы с этим Вектором – это не только будет спасение человечества, это спасение той, недоступной ранее жизни. Ставки как никогда высоки, а значит, и мотивация должна быть бескомпромиссна. Я хочу этого как минимум для тебя, всегда хотел. Ты заслуживаешь большего, настоящего счастья. Если не сейчас, перед самой большой угрозой, решиться на это – то когда?
С трудом сдерживая себя, она обняла Горди, как и всегда, спрятавшись в его крепких объятиях, словно в коконе, от страшного мира, представить себе который без него для нее казалось немыслимым. Ее не отпускали его слова, впившиеся в выстроенный давным-давно защитный механизм, медленно и верно прорастая и все больше влияя на нее, вынуждая после каждого из подобных нынешних разговоров более серьезно относиться к поднятой теме. Что если и правда, думала она, больше не будет уже возможности взяться и воплотить в реальность иную жизнь? Что если оставшаяся в глубоких мечтах утопия, где страшное детство забыто и более ни на что не способно влиять, так и останется в тех самых мечтах, о чем, возможно, уже вскоре ей придется жалеть? Упущенный шанс будет во много раз больнее, нежели неудача в реализации. Атия все пыталась подобрать слова для брата, прекрасно зная и чувствуя его переживания за нее. Она хотела успокоить его страхи за ее будущее, позаботиться о нем не меньше, чем он заботится о ней: все же, как ни посмотри, их судьба уже давно едина, и если даже, думала она тревожно, у нее ничего не получится, то уж он-то точно должен добиться лучшего для себя.
Горди посмотрел на нее своими добрыми и полными любви глазами, спровоцировав в ней приятную визуализацию его семейной жизни, с любящей женой и несколькими детишками, забота о которых сделает его лучшим мужем и папой на свете. Жизнь, которую он заслужил даже больше, чем Атия. Она так хотела бы свершения этой мечты для него, что ради этого готова будет пожертвовать даже собой, понимала Атия четко и ясно уже давно. Порой ей даже казалось, что такой вариант – самый актуальный и единственный.
Он не произнес больше ни слова, позволяя ее эмоциональной оголенности успокоиться. Чмокнув Атию в лоб, Горди направил весь свой интерес к главному компьютеру, на экране которого продолжала строиться мозаика Вектора. Атия хотела бы ему рассказать сейчас, что поднятая вновь тема была уже день назад ей вновь обдумана. Сказать ему, что есть человек, непростой человек, чувства к которому понять ей крайне трудно, но это тот случай, когда ей хочется, искренне хочется, чтобы был шанс на простейшее для многих, но сложнейшее для нее действие в виде взаимных романтических отношений. Глупо, думала она про себя, не девчонка же она вестись на такое, но в ее молодости подобного она была лишена, так что тут выходит некая компенсация. Разумеется, сейчас судить трудно, возможно, ничего и не получится вовсе, возможно даже, потом она будет жалеть, отчего сейчас не собирается строить великих иллюзий. Ей просто хочется рискнуть, поддаться тому, что именуется людьми влюбленностью: странная, глупая, немного наивная – но именно та, которой у нее за тридцать три года так ни разу и не было. И вот, взглянув на планшет, она прочла как раз то, что кажется сейчас таким особенным и личным, хотя вроде бы и ничего особенного.
Ты строга, но за этим кроется большое сердце.
Ты холодна, но глаза выдают твое тепло.
Могу ли я быть менее счастлив, не увидев тебя?
Могу, но не хочу, как и видеть завтра без тебя.
Ты, как более чистый воздух, даешь больше сил.
Ты – как истинная любовь, чуждая всем, но не мне.
Стихи это были написаны на удивление с большей заботой и вниманием к точности мысли, нежели любые другие для предыдущих женщин. Хью было сложно это понять, но каждая мысль об Атии каким-то необъяснимым образом была равна легкому допингу, причем, что парадоксально, именно эти чувства к ней ощущались самыми честными и естественными, можно даже сказать – девственными. Сейчас он смотрит на экран, видя, как она прочла последние стихи и ничего не отвечает, но это не расстраивает нисколько: тут он почему-то уверен в положительном принятии его инициативы. Хью отложил свой планшет, вернувшись в реальный мир, как только к нему подошел Клим.
– Ты закончил свою поэзию?
– Я даже толком не начал. – Поднявшись со стула в оружейной, встал с ним в один рост. – А как ты…
– Ты подтвердил мое предположение, – спокойно сказала Клим, держа руки на груди, – надеюсь, ты не забываешь про границы.
