польским акцентом. — Вы, значит, жена. А я Кристина. Рада знакомству. Хорошо, что вы у меня поселились, такие молодые, такие умные, образованные, работящие ребята. Уже познакомились с парнем из квартиры снизу?
— Мм… нет, — сказала я, снимая пальто.
Духовка по-прежнему горела, и в квартире было тепло. Дон что, оставил ее включенной на весь день? Пока нас не было дома?
— Он мексиканец. Неплохой парень, но пьет. Мексиканцы, знаете ли, работящие, но пьющие. Поляки — те совсем не любят работать, но все равно пьют. Наверху у меня живет поляк, но он нормальный. Старый. — Кристина прищурилась, и ее челюсть выдвинулась, а лицо исказила гримаса отвращения. — Парень, что жил в этой квартире до вас… он ее уничтожил. Оставил дыры в стенах. — Она выпятила губы, ее брыли обвисли, и она с отвращением покачала головой. А потом вдруг повернулась к Дону — тот сидел за письменным столом, в круглых очках в проволочной оправе, в клетчатой рубашке и джинсах, моих, между прочим, мы с ним носили один размер, — и спросила: — Вы еврей?
Это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.
— Я? — с улыбкой ответил Дон. — Нет. Не еврей.
— Ну, конечно же, еврей! — воскликнула Кристина и всплеснула голыми руками. — Вы себя в зеркало видели? — Она повернулась ко мне с заговорщической улыбкой: — Он думает, что я не люблю евреев, потому что я полячка. Но это неправда. Я люблю евреев. Евреи — отличные жильцы. Платят вовремя, тихие, книжки читают. — И женщина указала на письменный стол: тот действительно был завален умными книжками. — Лучшие жильцы — евреи.
Она повернулась ко мне и улыбнулась, будто бы и я была хозяйкой дешевого пансиона и знала, какие жильцы лучшие. Я улыбнулась в ответ.
— Он же еврей, да? — спросила хозяйка меня.
— Она еврейка, — ответил Дон, рассмеявшись, и показал на меня.
«О боже, — подумала я. — Он это серьезно?»
— Она? — Кристина задумчиво сморщила нос. — Ну нет. Взгляни на нее. Такая хорошенькая. — И она сурово взглянула на Дона: — Вы смеетесь надо мной. Прекратите.
— Мм… вообще-то, мы хотели спросить, как тут включается отопление, — встряла я, пока этот разговор не зашел слишком далеко. — Мы видели термостат в коридоре, включили его, но теплее не стало.
Кристина горячо затрясла головой:
— Он остался с тех времен, когда дом не был поделен на квартиры. Теперь он не работает. Мы его отключили.
— А… прекрасно, — ответила я. Я по-прежнему стояла у двери, не зная, стоит ли садиться. — И как включить отопление?
Кристина снова затрясла своим платиновым осиным гнездом на голове, причем пуще прежнего:
— Отопление? Зачем вам отопление? Квартира маленькая. Здесь же тепло. Даже жарко. — Она обвела рукой свои круглые телеса. — Посмотрите, что на мне надето. И мне жарко. Здесь нет отопления, да вам оно и не нужно.
Дон начал нервно посмеиваться:
— Жарко, потому что мы включили духовку. Мы не нашли, как включается отопление, включили духовку и открыли дверцу.
Глазки Кристины превратились в щелочки на мясистом лице. Она скрестила руки на груди и вздохнула, неприветливо поджав губы. Кажется, мы перестали быть ее друзьями и лучшими жильцами.
— Я узнаю, как оно включается. Но зачем оно вам? — Кристина широко улыбнулась. — Есть же духовка. Вот и включайте ее. Это ж все равно что обогреватель. — Она взяла красную нейлоновую кофту с белыми полосками на рукавах от спортивного костюма, надела и застегнула на молнию до подбородка. — Еврейка, значит? — Она еще раз посмотрела на меня и улыбнулась: — За дурочку меня держите.
С тех пор как Сэлинджер попросил составить отчет по роялти, он не звонил больше ни разу, и мы так и не узнали, зачем ему понадобился отчет. Джеймс и Хью списали это на очередную его странность. Зато начали звонить самому Сэлинджеру, как и предупреждала моя начальница.
Некоторые из звонивших были пожилыми людьми, ровесниками самого Сэлинджера, и, наверно, просто не знали, каких масштабов достигла его самоизоляция от мира. В их представлении он все еще был страждущим молодым писателем с обложки «Тайм», будущим мэтром американской литературы. Эти звонившие чувствовали с Сэлинджером близкое родство, ибо они тоже сражались во Второй мировой или росли в Верхнем Ист-Сайде в 1930-е. Часто у них имелось к нему личное дело: так, этим людям казалось, что прототипом героя одного из его рассказов стал их двоюродный брат, или их двоюродный брат служил с Сэлинджером в тренировочном лагере перед отправкой на фронт, или они жили на соседней улице в Вестпорте в 1950-е. Теперь, с пришествием старческого слабоумия, они хотели связаться с этим человеком, чьи произведения так много значили для них в юности. Или перечитали «Над пропастью во ржи» и лишь теперь поняли, что в этом произведении Сэлинджер описал пережитое им самим во время войны. Или открыли «Рыбку-бананку» и разрыдались, узнав себя, ведь у них тоже возникали суицидальные мысли после Арденнской операции. Никто не должен был видеть то, что видели они.
Безобидными были и редакторы школьных учебников и антологий, бесхитростно просившие разрешения включить «Тедди» в подборку рассказов о браке и разводе или отрывок из «Над пропастью во ржи» в новое издание «Нортонской антологии американской литературы».
— Можно же разрешить включить кусок из «Пропасти» в Нортонскую антологию? — крикнула я Хью.
— Конечно, нет! — завопил тот. — Нельзя! Ты же не ответила, что можно? — Он аж раскраснелся от негодования.
— Нет, конечно, нет, — ответила я. — Но разве не стоит спросить у него самого, может, он хочет, чтобы отрывок попал в антологию?
Как-никак, то была не какая-нибудь антология, а Нортонская. Программный учебник всех американских университетов.
— Нет, — Хью покачал головой и закусил верхнюю губу. — Никаких антологий. Никаких отрывков. Хотят читать Сэлинджера? Пусть покупают книги.
Последнюю категорию звонивших я называла просто чокнутыми. Эта группа была хоть и не самой многочисленной, но отнимала больше всего моего времени. Иногда с первой секунды становилось ясно, что у звонившего не все дома, и тогда я старалась быстро закончить разговор и бросала трубку с приятным тихим дребезжанием. Но, бывало, я отвечала и завязывала беседу вроде бы с нормальным человеком, говорившим вежливо: «О да, здравствуйте! Большое спасибо, что ответили!» Например, один звонивший представился деканом государственного колледжа из южного Нью-Джерси.
— Мы бы хотели пригласить мистера Сэлинджера почетным гостем на церемонию вручения дипломов. Церемония состоится двадцать восьмого мая; мы, разумеется, можем предложить небольшой гонорар и размещение в очень хорошем отеле.
Он начал рассказывать об истории колледжа, студентах, что ныне там обучались, но я прервала его речь, стоило ему остановиться перевести дух:
— Прекрасно, что вы
