кто-то бездушно сказал ей: «Это было давно...» — и задержал выдачу хлеба, хотя есть решение обеспечивать Осипову пожизненно.
Вдова погибшего в Отечественную войну гвардии подполковника Степанова живет с тремя детьми в аварийном доме. Сколько справедливого возмущения в ее словах: «Я пять месяцев была с детьми в прифронтовой полосе. Если тогда гремело над головой, я знала — мы защищаем Родину, а сейчас машина прогремит по улице — в доме штукатурка валится с потолка».
А письма больных, инвалидов, пронизанные надеждой на выздоровление, жаждой жить полноценно!
«Я бывший составитель поездов... прошу вас, как мать родную, гляньте на мою несчастную жизнь... Моя жизнь молодая никуда негожа... потому что деревянные ноги, а на них далеко не уйдешь».
«У меня бушует процесс в легких, каждый день отнимает у меня много... Вопрос своей жизни вручаю вам».
И депутат хлопочет о мотоколясках, о пенсиях, о квартирах, о путевках в санаторий.
Некоторые местные дела удается продвинуть, бывая по делам МТС в городах и селах избирательного округа. Тогда заявитель уведомляется:
«Товарищ Монин, я договорилась с Бобровской больницей — вы будете приняты на лечение».
«Гражданка Чевардина, приезжайте в колхоз «Память Кирова» получить хлеб, заработанный вашим сыном».
Просто и ясно. Поучиться бы такому стилю некоторым работникам учреждений.
В депутатской переписке можно видеть образчики их канцелярского творчества. Например: «...Печь в квартире переложена и сдана в эксплуатацию. На что составлен акт. Гражданка Дорофеева претензий не имеет». И явствует из этой бумажки, что для ее составителя главное не забота о человеке, а стремление, укрывшись актом, застраховаться от дальнейших «претензий».
— Слог-то, слог какой, — усмехается Матрена Федоровна, — «сдана в эксплуатацию». Будто новую домну задули! А всего-навсего переложили печурку.
Щедрый 1947 год помог окрепнуть колхозам. Каждый дождик был словно по заказу, вовремя. Хорошо налились хлеба. Но «урожай-то урожай, а сам соображай», люди это понимали, трудились дружно.
В тот год только по Шишовской МТС тридцать пять механизаторов получили правительственные награды. Бригадирам Новикову и Рубцову было присвоено звание Героев Социалистического Труда. Тимашову наградили орденом Ленина.
Когда советские органы на местах пополнились кадрами, улучшили свою работу, меньше жалоб стала приносить почта депутату Верховного Совета.
Но появились другие заботы. Ливнем хлынули просьбы помочь со строительными материалами. «Лес, лес, лес... вагоны для перевозки леса... кирпич, шифер, черепица...» Теперь в этом самая насущная нужда. Строят новые дома колхозники, строят колхозы фермы и зернохранилища, кинотеатры и родильные дома.
Когда растет страна, люди растут вместе с ней. В 1950 году Матрена Федоровна стала заочницей сельскохозяйственного техникума, а в 1955 году успешно окончила его, получив звание агронома.
«Сколько работы, охвачу ли?» — спрашивала себя в ответственные моменты своей жизни Матрена Федоровна. А жизнь все шире раздвигает горизонты перед крестьянской дочерью, ставит все новые и новые задачи.
Депутат Тимашова шесть раз в составе сельскохозяйственных и парламентских делегаций выезжала в зарубежные страны. Не однажды побывали экскурсанты из демократических стран в Шишовке.
КРУТОЙ ПОДЪЕМ
1
Мы с Тимашовой на молочнотоварной ферме. Скоро начнется обеденная дойка. Скотники, гремя люльками подвесной дороги, развозят корм. Доярки раскладывают его по яслям. Погода теплая, коровы пока в открытом загоне.
Женщина средних лет, в халате — нет, не в белом, в синем рабочем халате, надетом поверх ватника, — распахивает ворота загона.
— Якимовы! — говорит она звонко. — Пожалуйте. Кушать подано.
Шесть коров, расталкивая других, выходят из стада и цепочкой направляются к коровнику.
— Якимовы! — повторяет женщина. — Долго вас приглашать?
Еще пять коров присоединяются к процессии.
Я смотрю на это во все глаза, как на фокус. А Матрена Федоровна, которой, конечно, такое не в новинку, от души потешается над моим удивлением. Насмеявшись, она подводит меня к доярке. Мы знакомимся.
— Настасья Николаевна, — говорит женщина и больше ничего не добавляет.
Все еще под впечатлением виденного, я невольно настраиваюсь на шутливый лад:
— Дрессированные у вас буренки. Вы бы звонком их скликали.
— А зачем звонком, когда они слово понимают?
— Неудобно все-таки... скотину — по фамилии.
— Я скотину и не зову, — отшучивается доярка, — а это коровушки-любушки. Имена у них свои, а фамилия у всех моя. Они ее не уронят.
Коровушки-любушки не блещут породой. О таких справедливо говорят: «Одна красная, другая пегая, третья серо-буро-малиновая». Но Матрена Федоровна уже успела шепнуть мне, что Якимова надоила от них без малого по три тысячи литров, и мы смотрим на них благосклонно.
— Гляньте: Милка, — взывает к нам Якимова. — Крупней ее во всем стаде нет. Ребята ее прозвали Комбайн.
Огромная, даже какая-то громоздкая корова не идет, а шествует. Она и впрямь неожиданно напоминает мне комбайн. Но разве большой рост — достоинство коровы? Впрочем, послушаем Настасью Николаевну:
— Корму ей только подавай, так и молотит, так и молотит. Но зато и продукцию отдаст. Посуда-то, гляньте, — есть в чем двадцать литров таскать!
Посудой на своем профессиональном языке доярки называют вымя коровы. Что ж, по этой части к Милке не придерешься.
— Раньше в деревне говорили: «Коровенка с кошку— надоишь ложку», — рассуждает Настасья Николаевна. — Я пока в этом старинного мнения придерживаюсь. Люблю видных коров! Когда породу заведем, может, и пословица переменится...
Мимо нас проходит Кучерявка — «вся шерсть волнами, как из парикмахерской», Булка — «пышная, сдобная, а уж смирна — не шевельнется...».
Словом, в каждой Настасья Николаевна видит ее особую стать: в той — ум, в той — красоту, в той — покладистый характер. Но есть у всех у них один общий и самый важный «талант»: хорошо раздаиваются.
— Перспективная группа, — говорит Тимашова, и на лице Настасьи Николаевны проступает румянец удовольствия.
Такая похвала ценится здесь высоко. Оно и понятно. Сказать «хорошая» или «отличная» — это аттестация на сегодняшний день. А «перспективная» — значит, лучшее еще впереди.
И вдруг я начинаю испытывать запоздалое раскаяние. Как это у меня неуважительно получилось насчет фамилии. И что значит — неудобно? Кому неудобно? Вот ей, Якимовой, удобно!
Эти кучерявки и милки — предмет ее любви и забот, можно сказать — создание ее рук. Она гордится ими и, как марку фирмы, присваивает им свою фамилию!
Ферма имеет восемь животноводческих помещений, в них содержится около шестисот голов крупного рогатого скота, в том числе четыреста восемьдесят дойных коров.
Немного в стороне от коровников я вижу силосную башню, лопнувшую снизу доверху. Во мне вспыхивает беспокойство. Как же так? Погубить такое сооружение? И, конечно,
