Думал, подействует, ан нет! Опять явились corpus delicti[1] искать? И опять не как положено?
– Гражданин Онуфриев, – сухо и официально объявил полковник, – вы же понимаете, что приказ я вам организую в пять минут?
– Вот и организуйте. А пока никаких схем. У нас очередные отчёты на носу, да и хоздоговорную тематику никто не отменял.
Полковник Петров постоял, молча глядя на профессора. Николай Михайлович заложил руку за борт пиджака, гордо выпрямился.
– Зачем вам это всем? – наконец пожал плечами «Петров». – Неприятностей захотелось?
– Каких таких «неприятностей»? Мы честные советские люди. Работаем. На ударной трудовой вахте, так сказать. А вы тут являетесь, мешаете научному поиску.
Полковник усмехнулся.
– На ударной трудовой вахте? Советские люди? Да на вас только глянешь – сразу беляк виден!
– Беляк – это заяц, уважаемый. А во мне с супругой моей видите вы, увы, исчезающую породу людей, гимназией воспитанных. Короче говоря, гражданин начальник, будьте так добры, принесите нам приказ.
– Что ж, принесу, – пожал плечами «Петров». – А вы, граждане Черкашин, Северов и Туроверов… вы подумайте над своими перспективами. Уверяю вас, в иных лабораториях вы сможете добиться куда большего.
– Спасибо, гражданин начальник, но нам и тут нравится.
Полковник вновь пожал плечами.
– Ждите официального распоряжения. За подписью директора.
Развернулся по-военному чётко, выполнил команду «кру-гом!» – и исчез.
– Ну и зачем ты дразнил гусей?! – сердилась Мария Владимировна по пути домой.
– Не «гусей», Мурочка, а всего лишь одного гуся. – Николай Михайлович пребывал в отличном расположении духа.
– Он же и впрямь может устроить нам неприятности.
– Неприятности? Чепуха, дорогая моя. Схему мы ему представим, честь по чести, доволен будет. Ручаюсь, целый их институт будет в ней о-очень долго разбираться.
– Но в конце концов они в ней разберутся.
– Именно, Мура. Разберутся.
– И?
– И теперь у нас есть Юля. «Чувствующая». Которая умеет открывать путь куда лучше наших машин.
– И ты думаешь… – Мария Владимировна вдруг сделалась очень-очень спокойна и серьёзна. – Что ждать больше нечего? Даже если кадетам всё удалось – нечего?
Николай Михайлович смотрел на дорогу, руки его спокойно лежали на руле.
– Мы много считали, Мурочка. Миша в особенности. Строили модели амальгамирования потоков – всё благодаря Юленьке. Вот уж поистине дар Божий…
– Не устаю Его хвалить.
– Так вот, по новым данным… мы эффекта можем и не дождаться. Или дождаться, но в совершенно не том виде, как нам казалось…
Юлька сжалась на заднем сиденье «Волги». От слов профессора и в самом деле повеяло вдруг тем самым «холодом» из книг.
– А это значит, что…
– Да. – Николай Михайлович был спокоен и твёрд. – Мы это с тобой обсуждали, Мурочка.
Бабушка кивнула. И тоже сделалась вдруг словно ледяная, замерла, прикрыв глаза.
– Хоть сколько-то поживём по-людски.
– Да мы и так с тобой неплохо живём. – Бабушка по-прежнему не открывала глаз. – Но ты прав. Перестанем наконец дрожать…
– Но это только если там вышел иной исход.
– Именно. Если там вышел другой.
– И это мы скоро узнаем.
Дедушка с бабушкой замолчали. И до самого дома никто не проронил ни слова.
– Игорёш, о чём это они?
Юлька с Игорьком сидели в её комнатке, при свете лампы доделывая уроки на завтра. Первая четверть подходила к концу, приближались городские контрольные.
Сама Юлька сидела с ногами в кресле, держа раскрытый учебник английского. С ним у Игорька было куда лучше, чем у неё, и неудивительно – и профессор, и Мария Владимировна свободно изъяснялись и на английском, и на французском, и на немецком, и даже на неведомой прежде Юльке латыни.
– Ничего удивительного, милая, – ответила тогда бабушка на Юлькин смущённый вопрос, откладывая в сторону дореволюционное издание Виктора Гюго «на языке оригинала». – В гимназии учили, да так, что только держись. Три языка. Латынь, немецкий, французский. А латынь, дорогая, это такой язык, из которого вырастают очень многие современные, и когда его знаешь, то и другие освоить куда легче.
– Так и мы языки учим! Язык то есть…
– Учить-то учите, да выучиваете ли? В гимназии ведь как было? Не успеваешь, плохие отметки, экзамены не выдержал, переэкзаменовку провалил – всё, до свидания. Неучей да митрофанушек в гимназиях не держали. Кто не хочет учиться – до свидания. Вот мы и учились. Ну и… проще всё было. Кто хулиганит – учитель мог и за ухо к начальнику гимназии отволочь, в особых случая даже выдрать могли. И знаешь, действовало!
Юлька тогда подумала, что кое-кого из их с Игорьком одноклассников точно не помешало бы выдрать; но слова бабушки запомнила.
– Так о чём это они? – повторила она, потому что Игорёк как раз морщил лоб, обдумывая, как лучше объяснить Юльке тему про «фьюче пёрфект ин зе паст», никак ей не дававшуюся.
– Да то ж дело нехитрое, – уныло ответил он наконец. – Дед и ба давно говорили, что, мол, если совсем тут прижмут, уйдут в тот поток. Насовсем уйдут, ну, до самой смерти.
– Ой… – задрожала Юлька. – Да как же они там будут? Они же старые!..
Игорёк вздохнул – очень по-взрослому:
– Помнишь, Константин Сергеевич тоже про это говорил? И дед тогда ответил, что, мол, это будет последнее средство, если «загонят в ловушку здешние власти предержащие». Видать, опасается он, что таки загонят… Петров этот, что в лабораторию приходил… он же из Большого Дома, из Комитета… Значит, занялись всерьёз. Может, твой дядя Серёжа всё-таки достучался… до тех.
– А что там они «насчитали»?
– Маслакова! – возмутился Игорёк, правда, в шутку. – Ну откуда мне знать-то?! Тут такая физика-мизика, что ой!
– Насчитали, что ничему кадеты помочь не могли, а только навредить, да?
– Слушай, ну чего пристала? У деда спроси напрямик!
И Юлька спросила.
Николай Михайлович тоже вздохнул:
– Серьёзный вопрос, Юленька. Беда в том, что никто – и я тоже – не смог создать непротиворечивую модель, что и как у нас изменится. Приходилось палить, что называется, наугад. Да, да, Ирина Ивановна и Константин Сергеевич мне говорили, что это безответственно, что нельзя решать за всех, что нельзя вообще ничего делать, если точно не знаешь, чем это кончится… спорить не будем. Но вот теперь с тобой, дорогая, мы можем попробовать.
– Что попробовать? – Юльке было страшно. «Всё-таки я изрядная трусиха…»
– Попробовать увидеть в точности, что же там таки случилось. И может, понять, почему у наших любезных кадетов, как и у их наставников, напрочь отшибло память. Ты нам расскажешь, а кроме этого, мы многое поймём, считывая показатели работы твоего мозга. Ты у нас всё-таки уникум. – Он положил руку Юльке на плечо,
