знает ли он, что произошло с его дочерью. Когда я делал дырку в тонкой черепной коробке девочки, в глазах матери застыл ужас. Черепная коробка была настолько тонкой, что я не почувствовал никакого сопротивления. Мать смотрела не только на эту страшную операцию, но и на мои уверенные движения, которыми я ее осуществлял. Я должен был произвести впечатление, что я — профессионал, знаю, что делаю, а ее дочерью занимаются по высшему разряду. Однако я еще не был профессионалом, я был новичком. Новичка легко заметить по неуверенным и лишним движениям. Чтобы это понять, не надо иметь медицинское образование, никого также не обманут седина и татуировки. Я сделал на коже разрез размером с ноготь. Девочка даже не вздрогнула, несмотря на то что не была под анестезией.
Я приготовил трепан со сверлом и ручкой. Трепан надо было крутить вручную, и он напоминал миксер для взбивания яиц или аппарат, с помощью которого делают дырки в стенах, чтобы протянуть провод. В данном случае я должен был вставить под черепную коробку силиконовый шнур, который измерял давление. В общем, ситуация была мрачной. Мать девочки не отрывала взгляда от моих рук. Правой рукой я принялся крутить ручку, крепко держа трепан в левой. Череп был твердым, как камень, но все это было мне знакомо. Однако как только сверло пробило черепную коробку, я почувствовал, что мою левую руку тянет вперед. Мозг мягкий, но он обычно не затягивает сверло внутрь. Это было для меня что-то новое. Я отклонился назад, чтобы компенсировать силу, тянущую меня вперед. Потом правой рукой я крутанул рукоятку в обратную сторону и вынул сверло из черепа. И сразу после произошло это.
Сначала раздался шипящий звук, словно выходил воздух из проколотой шины, а потом рванул фонтан мелких, словно спрей, брызг. Мое лицо покрыли мелкие капельки наподобие тех, что появляются сразу после открытия бутылки с газировкой. Мозг ребенка был мертв, он исчез, превратившись в мелкую дисперсию.
Я был в шоке и долю секунды ощущал чувство омерзения. Но я не мог показать свои эмоции, потому что знал, что на меня смотрит мать ребенка. Свои соболезнования матери я продемонстрировал тем, что не поморщился, не выдав того, насколько эта сцена была мне неприятна. Я стоял как вкопанный, не меняя положения тела и выражения лица. Я сдержал свои чувства. Я лишь моргал.
Если бы я выказал свое отвращение, я бы обидел мать девочки. Потом я медленно, не поворачивая головы, перевел взгляд с головы ребенка на лицо матери. Несколько раз непроизвольно моргнул, потому что веки работают автоматически, как дворники на автомобиле. Я не изменил выражения лица и не наморщился — и все для того, чтобы показать матери девочки, что тело ребенка является для меня священным. Мне хотелось позвать на помощь. Я желал быть где угодно, но только не там.
Я продолжил делать то, что начал, и вставил в дырку катетер. Датчик, как и можно было предположить, показал, что внутричерепное давление зашкаливало. Но это уже не имело никакого значения. Ни один человек в здравом уме не сможет предположить, что голова ребенка будет фонтанировать мозгом, словно выпускающий воздух кит. Любой, кто увидит подобную сцену, должен понять, что ребенок уже мертв. И мама девочки это поняла. Новые морщины и темные долины на ее лице медленно разгладились. Казалось, что она сдулась, как шар. Вид у нее был изможденный и раздавленный. В течение следующих нескольких часов женщина окончательно осознала, что ее дочь мертва. А я после этого случая стал другим человеком.
Я закончил процедуру, не вытирая с лица мелкую россыпь брызг. Этим я хотел показать, что осознаю серьезность момента и сочувствую трагедии матери. После данного случая я понял, что все это переживу и что в глубине души хочу заниматься именно этим делом. Я окончательно понял, что создан для подобной работы. И дело было совсем не в руках или в уме, а в энергии, которую я хочу тратить на тех, кто сломлен больше, чем я. Тогда я открыл в самом себе нечто уникальное, гораздо более правдивое, чем ярлыки вроде «врач» или «хирург».
Я пошел в ванную комнату, расположенную в коридоре больницы. Во рту все еще стоял тот привкус, а на глазах была пелена. Я часто моргал и старался вдыхать носом, чтобы не проглотить вкус мозгов девочки. Этот запах бил мне в нос, а рецепторы обоняния несли его прямо в мозг. Мысль способна управлять всеми чувствами, кроме обоняния.
Я умыл лицо, вытер его жестким коричневым бумажным полотенцем и продолжил свой рабочий день. В тот вечер я занимался своим сыном, которому тогда был год. Я ничего не рассказал ни матери моего ребенка, ни кому-то еще о том, что пережил в тот день. Большинство из нас не делятся самыми глубокими и личными переживаниями, мы стараемся не разглашать их и держать при себе. Воспоминания об этом опыте не потускнели со временем, и, честно говоря, они никогда не перестают эхом отдаваться во мне.
Потом я неоднократно думал о том, знал ли тот врач из отделения интенсивной терапии, как повлияет на меня задание, которое он мне дал. Догадывался ли, что я получу в результате его выполнения новое ощущение себя? Я неоднократно говорил ему, что хочу заниматься самыми тяжелыми больными. Может быть, врач хотел убедиться в том, что я, в отличие от большинства делающих подобные заявления практикантов, действительно имею в виду то, что говорю. Возможно, мой старший коллега желал проверить, являюсь ли я одним из ста, одним из тех, кто реально готов не только вложить время, мастерство и силы, но и пережить травму неизбежных в моей профессии трагических исходов. А может быть, тот врач вызвал меня для того, чтобы просто выбить из меня дурь и посеять во мне ростки смирения и терпения. Он подставил меня, создав ситуацию, в которой я должен был взять на себя часть боли матери. Но знал ли тот врач, что этот случай изменит вектор моей жизни, став моментом рождения моего нового «я»?
У каждого из нас есть своя уникальная внутренняя история, каждый из нас обладает самостью, рожденной из нашего опыта, убеждений, воспоминаний, надежд и желаний. Способность составить из этих эпизодов развивающийся нарратив называется автобиографической памятью, которая является основой того, как мы воспринимаем самих себя. Эти таинственные бабочки создают наш собственный нарратив и связывают все эпизоды в единое целое. Если восприятие своего «я», самосознание и автобиографическая память
