вглядывался в Василия и терпеливо ждал, узнает его партизанский вожак или нет. Но вот он нетерпеливо выступил вперед, стянул с головы шапку, пригладил ладонью сбившиеся сивые волосы.
Василий наклонился к старику и тихо засмеялся.
— Ты, Харламыч? Сычевский лесник, так, что ли? — И с напускной строгостью крикнул: — Подходи-ка, обнимемся.
— Истинный бог, угадал, — закивал Харламов, вытирая кулаком слезящиеся глаза. — Сычевский лесник я, Харламов по фамилии, а по-народному Харламыч. Да я же тебя, орла, сколько разов в лесу прятал, с председателем райисполкома свидание устраивал, царствие ему небесное. Ох, и боевые же были ребята, ничего не боялись!
Они обнялись и трижды поцеловались. Потом Харламыч почтительно отступил от Василия, стал в сторонке и все смотрел на него, мотая сивой головой.
— Эв-ва, чудеса какие!
— Помнишь то место, где была наша землянка в лесу? — спросил Василий старика. — И нашу песню: «Шумел сурово Брянский лес»?
— Все помню, как же, — отвечал Харламыч. — На месте землянки теперь памятник стоит, обелиск называется. Мы с тобой поедем туда, все покажу. А как же! Вот он постарался насчет обелиска, наш председатель.
Харламыч отступил от стола и показал на Миронова, топтавшегося на месте в большом нетерпении. Миронов резким взмахом руки отстранил людей и четким военным шагом пошел к Василию. Смеясь и плача от радости, обхватил руками своего боевого товарища, крикнул дрожащим голосом:
— Это же я, Васька!
Василий обнял его голову большими руками.
— Миронов? Евсей? Вот радость какая, скажи-ка! Смотрите, это же Евсей, мы с ним сто раз под пулями были. Евсейка, живой?
Миронов поднялся во весь рост и отдал честь.
— Так точно, товарищ командир отряда, живой. Когда вышли из леса, подался в саперную часть. Вернулся с войны невредимый и теперь служу на мирном фронте. Председателем меня выбрали, колхозную жизнь налаживать пытаюсь. Ох, тяжкая доля!
Василий потрепал волосы на голове Евсея, подергал друга за усы.
— Чертяка усатый. Гвардеец?
— Так точно! Гвардии старшина! — отрапортовал Евсей.
Ульяна, довольная тем, что так хорошо удалось расшевелить Василия, молча стояла в сторонке и посматривала на Зинаиду. А медсестра сидела в углу, за спиной Василия, с переменным чувством тревоги и радости ловила каждое его слово, следила за малейшим движением. Ульяна тихо радовалась, видя, как заблестели глаза Василия, как он весь оживился, будто воскрес. Да и сама она все вертелась и двигалась по избе как заводная и ничто не могло ускользнуть от ее живого взгляда.
— Ты погляди-ка сюда, сынок! — крикнула Егорьевна Василию. — Кто же это рядом со мной стоит?
Усадив рядом с собой Евсея, Василий повернулся на голос Ульяны и увидел стоящего там старика-бакенщика.
— Гаврила Игнатьевич! — радостно вскрикнул Василий, протягивая руки. — Наш знаменитый партизанский проводник. А собака жива?
Гаврила проворно обтер свои ладони о штаны, потянулся к Василию, встал на цыпочки, так как был очень мал ростом, приговаривал хриплым баском:
— Собаке чо делается? Она крепче нас с тобой, жива.
— Здорово, верный наш следопыт, Фенимор Купер, — обнял старика Василий. — Истинный Фенимор Купер.
Гаврила укоризненно закачал головой, словно обиделся.
— И все ты упомнил, ей-богу. Как тогда называл, так и теперь вспомнил. И что ето за такое ругательство, скажи хоть зараз, коли не военная тайна. Все фениморкупер да фениморкупер. Даже вроде стыдно при бабах.
Раздался дружный смех. Василий тоже громко засмеялся, заливался до слез.
— Был, понимаешь, такой американский писатель, про следопытов хорошо писал, — пояснил он старику, когда умолк смех. — А ты обижался?
— Я думал, ругательство какое, — ответил старик. — Оно выходит — писатель, фениморкупер. Вроде, значит, порядочный человек, язви его в маковку.
Изба наполнилась до отказа народом, зашумела, загудела как улей. Ульяна сияла от радости, не знала, куда усадить гостей, суетилась.
— Да вы садитесь, гости дорогие, садитесь.
Гаврила разволновался не на шутку, полез за стол в красный угол.
— Гляди, командир, цельный отряд собрался, боевой народ, — балагурил дед, указывая на собравшихся. — Вот хоть и она, Настенька, была в нашем строю. Хоть и мала, а помогала. Теперь видишь, какая невеста выросла. Чудо! Ты, Евсей, смотри за сестрой, украдут ее в другую деревню, а то и в город увезут. Ей-право, самая лучшая в нашем районе невеста.
— Ну что вы такое плетете? — вспыхнула Евсеева сестренка Настя и кинулась к дверям, чтобы спрятаться в сенях, но ей преградили дорогу.
Зинаида настороженно нахмурилась, сурово окинула взглядом бойкую смазливую девчонку.
А Василий только теперь заметил Настю, обрадовался в душе, что она пришла.
— Настя — твоя сестренка? — радостно спросил Василий Евсея. — А я и не знал. Вот такая была, совсем махонькая. Теперь в самом деле невеста.
— Красавица, в девках не засидится, — похвастался Евсей. — А это кто с тобой? Познакомил бы.
Евсей откровенно разглядывал Зинаиду, и непонятно было по его лицу, одобрял он ее или нет.
— Не нашенская? С собой привез?
— Зинаида Ивановна, — сказал Василий. — Медицинская сестра. Без нее я совсем пропал бы. Она меня лечит. Тоже на фронте была.
— У нас будете жить? — обратился Евсей к Зинаиде.
— Не прогоните?
— Места хватит, работа тоже найдется. Милости просим!
— Спасибо, — сказала Зина строго и сдержанно, не поднимая глаз, нервно покусывая губы.
Бабы переглянулись между собой и тихо зашушукались.
— Что же это у нас музыка молчит? — спохватилась Ульяна и включила репродуктор. — Садитесь, гостюшки, садитесь, милые, будем пить чай и музыку слушать.
Из сеней появилась широкоплечая, краснощекая Ефросинья с горячим самоваром, поднесла к столу, легко подняла и поставила на край, где была загодя положена новая дощечка. Ульяна стала доставать из шкафчика чашки и тарелочки, а Настя ловко расставляла посуду, считая про себя гостей и соображая, хватит ли всем чашек.
В дверях появились Лизка Скворцова и ее муж в больших солдатских сапогах.
— Можно к честной компании? — пропела ласковым голосом Лизка. — Небось не опоздали к самовару?
—
