распоряжаться в этом подземелье и посылать меня туда, чтоб я взял мешок с каменьями?
— Ведь этот вопрос мы обсуждали уже, и вы убедились.
— Убедился, но не совсем.
— Вы, может быть, думаете, что я не отправляюсь сам за этим сокровищем, потому что путь к нему не так безопасен, как я говорю, и что я сам боюсь этих опасностей, а потому поручаю вам и подвергаю вас риску… Могу вас уверить, даю вам честное слово, что всё будет так, как я рассказал вам, и никакой опасности не предстоит…
— Дайте мне слово, — перебил Урвич, — или нет, лучше поклянитесь.
— В чём?
— В том, что, взяв мешок с драгоценностями, я не сделаюсь… вором, не возьму их у кого-нибудь потихоньку — словом, никого не заставлю сожалеть о них.
Дьедонне задумался и ответил не сразу.
— Вы ставите это непременным условием? — спросил он.
— Непременным.
— Хорошо. Я дам вам эту клятву.
После этого всякие сомнения Урвича исчезли, и он согласился отправиться в путь.
XVIII
На рассвете подул ветер.
Шхуна «Весталка» под командой шкипера Нокса подняла паруса и, снявшись с якоря, плавно пошла через большой сингапурский рейд на юго-запад.
Урвич стоял на корме и долго махал платком оставшемуся на берегу Дьедонне, который, в свою очередь, кланялся ему.
Маршрут был дан французом Ноксу вплоть до Сиднея, где они должны были запастись новой провизией, водой, и, выйдя оттуда, шкипер должен был получить приказание от Урвича, куда следовать дальше.
Сам Урвич не знал места географического положения Острова Трёх Могил и должен был узнать его, только выйдя из Сиднея в открытое море.
Ему был дан Дьедонне запечатанный конверт, в котором лежала записка с обозначением широты и долготы острова.
Конверт этот Урвич должен был распечатать в море после Сиднея.
Ветер всё время дул попутный. «Весталка», как чайка, скользила по воде и оправдывала похвалы, который расточал ей француз, развивая до двенадцати узлов ходу.
Конечно, на её маленькой палубе, накренённой благодаря надувшимся парусам, было не то, что на океанском пароходе, на котором путешествуешь, словно живя у себя в доме, окружённый всеми удобствами и расторопной прислугой. На шхуне приходилось тесниться, и кроме старого кока Джона другой прислуги не было, и к качке была шхуна гораздо чувствительнее.
Но качки Урвич не боялся, теснота ему казалась уютна, а в прислуге он не нуждался.
И даже в первый же день их плавания он сам вызвался помочь коку и состряпал такие вкусные макароны, что даже суровый и угрюмый Нокс пришёл в восторг.
Оказалось, что Джон, несмотря на свою похвальбу, что ни один король не ел такого обеда, какой готовил он, явился далеко не на высоте своего призвания. Слова его относительно короля были без сомнения, однако, справедливы, потому что, конечно, такой гадости, какую готовил он, ни одному королю есть не приходилось. Зато Джон продолжал быть услужливым и без умолку говорил о своей готовности услужить Урвичу: Дьедонне перед отходом сказал всем — и шкиперу, и матросам, чтобы они почитали Урвича за хозяина яхты. Готовность кока больше была на словах.
Утром, встав в море, Урвичу захотелось облиться водой, чтобы освежить себя хоть этим от жары, и он попросил Нокса, чтоб тот приказал кому-нибудь из людей зачерпнуть в вёдра воды за бортом.
Нокс, который, между прочим, оказался гораздо симпатичнее в море, чем на берегу, приказал Джону достать воды.
Кок лежал, растянувшись на палубе в тени паруса, ничего не делая, потому что Урвич возился в это время за него в камбузе.
Он лежал и как будто не слышал приказания шкипера, хотя тот достаточно громко крикнул.
— Эй ты, старая кошка! — повторил ещё громче Нокс. — Я тебе говорю!
Кок снова не двинулся.
Шкипер спокойно подошёл к нему, взял его за ворот, поднял и так молча потряс его, что Джон на этот раз без слов уже понял, чего от него требовали.
Он не заревел и не застонал, он только таким злым взглядом поглядел в спину удалявшегося шкипера, что, казалось, дал тут же обещание расплатиться с ним за его обхождение.
Но вёдра он взял, зачерпнул ими воды и помог Урвичу облиться из них.
Это был, впрочем, единственный неприятный инцидент, нарушивший мирную, размеренную по вахтам жизнь на шхуне.
А во всём остальном она текла так безмятежно, что Урвич испытывал одно наслаждение.
Все работали кругом него, и он сам старался не сидеть сложа руки и приносил посильную помощь тем, что готовил кушанья, которыми все объедались.
Обедал он и завтракал вместе с Ноксом, и тот, когда дело касалось моря, становился словоохотливым и даже красноречивым, рассказывая о случаях во время своих плаваний.
В его рассказах было много и трагического, и смешного, и слушать их можно было с большим удовольствием.
Когда ему хотелось, Урвич брался за книгу и читал.
Сам того не замечая, чаще других сочинений он держал в руках исследование о драгоценных камнях и изучил эту книгу настолько, что мог считать себя уже человеком, до некоторой степени понимающим в оценке этих камней.
Так время шло, и Урвич буквально не успел оглянуться, как они достигли Сиднея.
XIX
В Сиднее долго не задерживались, пробыли ровно столько времени, чтобы взять провизию, боясь упустить ветер, который, на их счастье, продолжал дуть не переставая.
Так что Урвич не сходил даже на берег.
«Весталка» опять подняла паруса и, словно сама рвалась к морю, заковыляла, будто как дельфин, ныряя по волнам.
Погода свежела. На гребнях появилась пена, и волны, суетясь, плескали о борт.
Нокс отдавал приказания, и люди, слушая его голос, работали быстро и споро.
— Славная погодка, — одобрил шкипер, повеселев. Он всегда веселел, когда крепчал ветер.
— Ходко идём! — подтвердил Урвич, стоя возле него и раскачиваясь на растопыренных ногах в такт тому, как волны подкидывали «Весталку».
— Ходко-то ходко, — повторил Нокс, — но куда — вот вопрос?
— Вы взяли курс прямо на восток?
— Да, как было приказано господином французом. Он очень определённо сказал мне взять курс, выйдя из Сиднея, прямо на восток, а затем ждать вашего распоряжения…
— В открытом море…
— Да какого же вам более открытого моря нужно, чем теперь…
Урвич оглянулся.
Он оглянулся и не поверил своим глазам.
Берег убежал и исчез, потонув в колыхавшихся волнах. Повсюду кругом виднелись одни только эти волны. Урвич и не заметил, как они отошли так далеко.
— Тогда я вам сейчас скажу цель нашего путешествия, —
