Тюльерийских палат <…> положено было в 1564 по повелению Королевы Екатерины де Медицис <…> на 168 саженях и трех футах (статья «Париж», с. 31, 33).
Дворец Тюлериской начат королевою Катериною де Медицис и продолжен Генриком 4‐м, а великолепнейшим образом окончан Лудовиком 14‐м. первое же основание сего дворца положено в 1564‐м <…> Весь вид сего здания состоит на 168 саженях и 3 футах (альбом Каржавина).
<…> дворец Тюлериской, которому первое основание положено по повелению королевы Катерины де Медисис в 1564‐м годе; оное строение имеет поличнику 168 сажень («Краткое разсуждение»).
Пале-Руаяль
Le Palais Royal fut bati en 1636 par les soins du Cardinal de Richelieu (подгравюрная надпись, № 2).
Пале Рояль, построен в 1636‐м годе старанием кардинала Ришелие <…> (альбом Каржавина).
Пале Руаяль, построен в 1636 годе старанием кардинала д’Ришелий («Краткое разсуждение»).
По верному замечанию Ю. Я. Герчука, представленный в «Кратком разсуждении» перечень «почитавшихся Баженовым и Каржавиным западноевропейских архитектурных памятников может дать некоторое представление о тех историко-архитектурных уроках, которые давал членам баженовской архитекторской команды в Модельном доме Ф. Каржавин»[230]. Однако думается, что в большей степени это относится к архитектурным памятникам Парижа, которые в перечне выделены в особую по численности и значимости группу.
Книжное знание или личный опыт?
Опора на книжный источник, присущая письменной культуре XVIII столетия, придавала в глазах современников еще большую достоверность суждениям авторов и сообщаемым ими сведениям. Дошедшие до нас первые описания Парижа на русском языке, составленные с явным недоверием к личным впечатлениям, почти полностью опирались на книжное знание[231].
На протяжении всего столетия существовал обязательный круг чтения для тех, кто впервые отправлялся в Париж. Внушительный перечень этих книг счел нужным привести в «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзин, впрочем, сам читать их не собиравшийся. Люди, «с ученой важностью» цитировавшие Юлия Цезаря и пересказывавшие древние, часто фантастические версии происхождения Парижа, вызывали у него смех[232]. Но и Карамзин, обещая сообщать своим читателям только собственные непосредственные впечатления, отнюдь не пренебрегал сведениями из книг, когда описывал знаменитые парижские здания[233].
Альбом «Виды старого Парижа» представляет собой синтез книжного знания, которое Каржавин высоко ценил, и личного опыта, которым он дорожил не менее. В обширный круг его чтения входили многочисленные сочинения по истории Парижа и Франции, одни он обильно цитировал, другие лишь упоминал. Например, составленный им учебник французского языка предлагал читателю компиляцию «из разных апробированных сочинений» Мишеля Фелибьена, Жака дю Бреля, Жермена Бриса, Никола Жиля, Никола Деламара и других авторов[234]. Историко-географическое описание «трех Галлий», приобретенное им в Санкт-Петербурге в 1790 году[235], пригодилось не только для примеров в учебнике. В этом редком издании XVI века внимание Каржавина привлекло среди прочего описание французских гербов, и мы видим, что он не обошел вниманием их изображения на гравюре Л. Готье, пояснив: «герб Парисской» и «герб Франции и Наварры». Когда в те же 1790‐е годы он готовил свой путеводитель по усыпальнице французских королей в Сен-Дени, то вряд ли мог обойтись без фундаментальной «Истории королевского аббатства» Мишеля Фелибьена (1706), на что, в частности, указывает близость рубрикации в его путеводителе и порядок описания реликвий Сен-Дени, принятый в этом издании[236]. Заметим также, что без надежного плана-экспликации аббатства невозможно было воспроизвести сложную топографию королевских захоронений[237]. Наконец, классическое «Описание города Парижа» Рауля де Преля (1371) было ему знакомо, о чем можно судить хотя бы по тому, что обширные цитаты из него содержатся в упомянутой энциклопедической статье Жокура «Париж».
Обнаружить книжные источники Каржавина, как правило, не составляет большого труда. Зачастую он указывал на них сам, делая это обстоятельно и со знанием дела, как в собственных сочинениях, так и примечаниях к своим переводам и даже на полях прочитанных книг. Парижский альбом здесь не был исключением, хотя источники (особенно устные) приводимых в нем сведений не всегда столь очевидны.
Именно так, по-видимому, обстояло дело с комментарием Каржавина к гравюре «Лувр» (№ 3). Содержащаяся здесь ссылка на статью Жокура, казалось бы, снимает все вопросы. Однако в указанной статье не упоминается один знаменательный эпизод строительства восточной колоннады Лувра, о котором Каржавин сообщал между прочим и который должен был представлять несомненный интерес для учащихся архитекторской школы. Эпизод касался фронтона, венчающего колоннаду Перро. Подчеркивая его главную особенность, Каржавин написал: «фронтон состоит из двух только камней», имея в виду цельнокаменные блоки, специально для этого доставленные в Париж из каменоломни Тросси в Медоне. В результате уникальной операции они были подняты на высоту более 30 метров и на глазах изумленных парижан благополучно установлены на своих местах. Для наглядности Каржавин прямо в тексте условно изобразил эти блоки, пояснив, что один из них впоследствии разорвало («сей как-то лопнул на месте»), и даже попытался обозначить образовавшуюся щель по всей длине правого блока.
Инцидент, весьма досадный для архитектора Перро, в конце концов был нивелирован общественным признанием, которое получила его великолепная колоннада. Каржавин недаром закончил свой комментарий словами: «Ряд столбов передних щитается за первой в Европе ради своей красоты» (№ 3). Между тем в профессиональной среде причины неудачи с фронтоном Луврской колоннады обсуждались еще очень долго[238]. Установить в данном случае точный источник сведений Каржавина нам не удалось, но вполне вероятно, что подробности случившегося ему могли быть известны от Баженова.
Не приходится сомневаться, что авторы «Краткого разсуждения» признавали Лувр «с его перестилем» (колоннадой Перро) бесспорным шедевром французского классицизма. Для Баженова, блестяще выполнившего в Париже модель Луврской колоннады, творение Перро оставалось эталоном вкуса. Однако существовал и другой аспект, который было важно подчеркнуть в обращении к императрице при упоминании главной резиденции французских королей: здание Лувра «еще и поныне к совершенному своему окончанию не дошло»[239]. Приписка, сделанная рукой Каржавина, не оставляла сомнений — долгострой произошел «по притчине частых остановок в выдаче суммы, потребной к совершению сего здания…»[240]
После того как масштабная реконструкция Лувра, покинутого еще Людовиком XIV ради Версаля, была свернута, помещения внутреннего двора долгое время оставались недостроенными, здания ветшали и разрушались. Каржавин и Баженов могли воочию наблюдать этот процесс. Судьба королевского дворца не оставляла надежды на успех проекта подобного масштаба, лишенного поддержки власти. В этой связи выразительное многоточие, которым Каржавин закончил свою приписку о долгострое, прочитывается не иначе как намек на неутешительные перспективы кремлевского проекта.
А между тем затеянная императрицей реконструкция Московского Кремля была частью ее грандиозного замысла по реформированию всего
