на корысти? И стало быть, все одинаковы, а примеры нужны, чтобы легче прожить? Так имеешь ли ты право судить капитана, раз сам таков?
Но ведь это не так, не так, черт — отбивался он от собственных стыдных мыслей, барахтаясь в них, как в омуте. Даже вспотел, тяжело дыша, через силу вынырнув на поверхность. Какое-то время молча глазел на отдыхавших ребят, будто увидел их впервые.
Неожиданно вернулся Юшкин, его встретили хмурым молчанием.
— По места-ам, подъем! — гулко, как из бочки, разнесся голос рыбмастера Елохина.
Крупный, смуглокожий, с тяжелым нелюдимым взглядом из-под густых бровей, Елохин был опытный, с довоенным стажем мастер, отличавшийся твердым характером, какой-то беспощадностью к новичкам. Со всех требовал поровну.
Веньке, который к полудню сдал настолько, что лег на палубе ничком, он спокойно бросил:
— Встать!
— Не могу, — засмеялся Венька бессильно.
— Тогда сиди дома и не рыпайся. А тут — море. Подъем!
Елохин сжал огромные, как гири, кулаки, и Венька, бледный от жары, встав на карачки, поднялся и — заработал. Через час, закатывая новую порцию рыбы, он даже улыбался и легонько пританцовывал, точно кукла, которую дергали за нитки, так что Дядюха удивился:
— Что с тобой, Веня?
— Черт его знает, второе дыхание.
А Юшкину, который наотрез отказался солить, потребовав положенный перерыв, Елохин пригрозил подзатыльником.
— Милый, — сказал Юшкин, — физические наказания на флоте отменены знаешь когда?
— А моральные?
— Ради бога!
— Тогда уматывай в свою машину, полдня я с тебя вычту.
И у Юшкина тоже появилось второе дыхание.
Возле бочек суетился бондарь Сысой. Куда девалась его степенность, раздумчивый говорок; с отросшими волосами он был похож на встрепанного воробья, который умудряется в стае голубей склевать сразу все крохи, — так же отпрыгивал, искоса осматривая чужую работу, вдруг кидался к закатчикам, отбирал молоток и зубило, взахлеб выпискивал: «Вота как надо, вота!» Отскочив, снова подбадривал:
— Не так, не так, тютя, плечо отмотаешь, бей в торец.
— Легче, легче, не тещу гладишь, навскид и поточней.
— Эй, Венямин! Бочка перед тобой али радива? Аккуратней, малая щель — и пропал продуктик! Вот смотри, как я!
И снова подскочив к бочке, показывал, как ударять вкруговую, «без ослабки».
Елохин, скупой на похвалу, только его и похваливал походя: «Молодец, старик, мастер, что и говорить!» Сысой сиял, как новый гривенник, и пуще прежнего старался всех поучить и сам две нормы выдать, такой у него закон был.
— Роздыху ужо себе не давай, роздых, он спину ломит, а то вон товарищ Елоха уже глазом зырит, прости господи.
И снова они, под пологим солнцем, до темноты в глазах перетрушивали солью, уминали в бочках селедку. Санька работал машинально, не чувствуя едучей боли, до того было муторно на душе, все думал о капитане, каково ему между долгом и совестью, а может, плевать ему на такие мелочи, будет портить себе жизнь из-за какого-то Юшки. Венька с Дядюхой вкалывали как ни в чем не бывало, Венька даже насвистывал. Неужто он, Санька, один тут такой, тонкокожий, белая ворона. Все-то его трогает, пустяк душу точит. Или и впрямь стал ему капитан родней родного, и не верит он сплетням — ерунда, палубный треп!
ПИСЬМО
Старпом Никитич принял вахту, и капитан с Санькой привычно засели в штурманской над картой, на которой поблескивали транспортир и линейка. После той болтовни на палубе насчет Юшкина исподтишка вглядывался в чеканное, дубленое лицо капитана, стараясь отыскать в нем ответ на мучившие сомнения, начисто их отмести. Будь они вдвоем, спросил бы напрямик, да вот увязался, как назло, радист, а за ним, прослышав о штурманской учебе, и Дядюха. Он не был бы Дядюхой, если бы остался в стороне от такого перспективного дела. Хотя поступать в мореходку ему было поздно — годы не те.
— Если разрешите, — сказал он капитану, — вам же все одно время терять, а мне сгодится.
— Точно, — поддел его Венька, — вдруг когда-нибудь в одиссеях неизвестный бог превратит команду в камни, один ты уцелеешь и благодаря знаниям приведешь судно в родной порт.
— Одесса от слова одиссея? — вскинулся Дядюха.
— Наоборот!
— Ладно травить, специалист, — смекнул, наконец, Дядюха. — Тебе-то зачем учеба?
— За компанию.
— Подружились, стало быть, — улыбнулся капитан. — Ну что ж, служба и дружба понятия близкие, даже рифмуются. Как, Стах, прав я?
— Не знаю!
Санька вспыхнул, потупясь: не хватало, чтобы дружки приклеили прозвище поэта, и пойдет — у матросов язык острый. Но капитан не стал распространяться и взял транспортир.
За неделю занятий Санька уже разбирался в маяках, знал их характеристики, сигналы. Сказочно раскрывалась карта ночного неба с его таинственными созвездиями, превращавшимися в знакомые ориентиры: Орион, Большая Медведица, Полярная звезда. Сегодня небо было в черной наволоке облаков. И капитан подробно объяснил, как определяться по двум проблесковым маякам вдали на Фарерских островах.
Затем по радиопеленгатору стали определять направление на радиомаяк. Дядюха справился на удивление быстро. Венька вообще прослушал урок, а у Саньки, взявшего не тот угол, получился обратный пеленг.
Дядюха схватился за живот и поперхнулся под взглядом капитана. А капитан объяснил, в чем ошибка, и сказал, что если бы нечто подобное допустить, то корабль пойдет в противоположную сторону. Санька тоже посмеялся, не испытывая особого огорчения. Ему и в школе точные науки давались нелегко. Но если уж возьмет себя в руки и, наконец, поймет — накрепко отпечатывалось в мозгу.
Они еще долго тренировались в прокладке курсов, и Санька постепенно с облегчением вбирал в себя премудрости штурманского дела, которое на первых порах казалось просто непостижимым.
— Впредь, — сказал капитан, — будешь выполнять некоторые штурманские обязанности во время вахты. Трудно, зато крепче запомнится.
— Это понятно.
— А я? — спросил Дядюха почти обиженно.
— И ты тоже, куда от тебя денешься. Ну все, отдыхать.
Неожиданно послышались голоса. «Почта», — первым догадался Дядюха и ринулся на палубу, откуда уже слышались команды. Подходил СРТ-26, только что сдавший рыбу на плавбазу. Венька в момент исчез, а Санька, заметив, как переменился в лице капитан, остался сидеть, точно завороженный. Наверное, надо было встать и уйти — может быть, и ему пришло письмо. Не торчать же перед глазами, пока Иван Иваныч будет читать свое. Нехорошо. Он уж было поднялся, но капитан обронил:
— Погоди, может, и нет никаких писем.
И Саньке подумалось, что без письма капитану, наверное, будет худо, и тогда, чтобы отвлечься, станет ему рассказывать про свои плавания. Много их было, самые первые на север за рыбой, на парусниках — тогда еще не было траулеров.
Но письмо пришло — боцман принес сразу два: одно Саньке, судя по почерку, от Лены.
