Поворачиваю голову и… утыкаюсь взглядом в М.А. Он озабоченно смотрит на меня:
Любопытно, какое нужно иметь выражение лица, что тебе задали такой вопрос? Но ведь не спросишь же его. А он стоит и явно не собирается никуда уходить. Неплохо бы быстро собраться с силами и выдать обычную безмятежность, но – к черту! Имею я право быть в плохом настроении? Имею. И я отвечаю:
– Не очень.
Он удивляется. Поднимает левую бровь, хмурится.
– Необычное явление для вас, – замечает М.А. – Я думал, у вас всегда все о'кей.
Издевается? Нет, смотрит чуть ли не с сочувствием. И спрашивает заботливо:
Я вздрагиваю. Что это? Дежа вю? Это ведь уже было в моей жизни. Пятнадцать лет назад. Я ежусь под его испытующим взглядом. Опускаю глаза и бормочу:
– Нет, все нормально. Так, настроение… Извините, – и перешагиваю порог своего кабинета, – мне пора.
– Да-да, разумеется. – Лицо его становится непроницаемым, он кивает и быстрым шагом уходит.
Глава 8
«Жизнь – несправедливая штука», – думаю я, вырисовывая на стене орхидею. Орхидея получается не очень убедительной, точнее, не такой, какой задумывалась, хотя, если взглянуть на нее с точки зрения кубизма, что-то в ней все-таки есть. Да, жизнь определенно имеет перекос. Алена тому – живое свидетельство. Что-то я слишком много думаю о ней. И не удается этого не делать, как ни старайся. Даже испытанные способы восстанавливать душевное равновесие не помогают. Надо бы придумать себе сегодня какое-нибудь интеллектуальное занятие, чтобы вытеснить из головы ненужные мысли – хотя бы на время. Рисование орхидей – дело, безусловно, увлекательное, но голова-то при этом свободна, вот и лезет туда что ни попадя.
Я отступаю на шаг и окидываю взглядом свою работу. Прикольно. Так и должно быть. Таков и был замысел. Кухня должна была стать необычной, прикольной. Надеюсь, что станет, хотя до конца еще далеко.
Надо закончить ее до наступления лета. Летом и так есть чем заняться. Отдохнуть, позагорать, потолкаться в пригородах, на природе. Может, даже еще разок съездить на море. Интересно, а куда ездит Алена? Наверняка на какие-нибудь остромодные курорты, где можно вволю потусоваться на людях. Боже, опять я о ней! Какое-то наваждение! Я трясу головой, и в этот момент звонит телефон.
– Да?
– Привет, Алька.
Только один-единственный человек называет меня Алькой. Димка. Старый товарищ. Лучший друг. У каждой девушки обязательно должен быть лучший друг. Парень. Когда устаешь от подружек, от бабских разговоров и сплетен, набираешь телефончик такого вот Димки и отдыхаешь душой. И главное – лучший друг ни при каких обстоятельствах не должен питать к тебе высоких чувств. Как, впрочем, и плотских. Только симпатия, ничего больше. Иначе все это теряет смысл.
Димка знает меня со школы и никогда не пытался и не пытается склонить к отношениям, отличным от дружеских. Не знаю, почему так получилось. Мы никогда не разговаривали с ним об этом. Так сложилось в незапамятные времена, так продолжается по сей день.
– Привет, Димка! – радостно восклицаю я.
– Что делаешь?
– Кухню терзаю.
– А вообще как дела?
– Нормально.
– Так нормально, что ты впечатываешь в стены свое «нормально»? – слышу, как Димка усмехается в трубку.
Другой бы получил за такие слова, но Димке все можно. Или почти все.
– Ну, есть немного… – признаюсь я, прижимая трубку щекой к плечу и стаскивая с рук перчатки.
– Весна – пора меланхолии, – замечает Димка.
– Разве? – озадачиваюсь я. – Почему-то всегда считала, что это осень.
– У кого как, – бормочет он. – Я лично недолюбливаю весну. Не поверишь, таким старым себя порой чувствую.
– Не поверю! – смеюсь я. – Ты преувеличиваешь.
– Не так уж и преувеличиваю, – мычит Димка. – Тридцать пять – если это не старость, тогда что?
– Кто из нас в таком случае в миноре?
– Ага, – соглашается он и умолкает.
Я тоже молчу, ожидая, что вот сейчас он неожиданно рассмеется и закричит: «Нет, ну как я тебя разыграл!» Но тщетно. Димка упорно молчит. Мгновение, два, три. Я не выдерживаю:
– А что, собственно, произошло?
– Почему что-то должно обязательно произойти? – ворчит он.
– Потому что это не в твоем стиле: гундеть и плакаться.
– Я не гундю, – отбрыкивается он.
– Гундишь, – напираю я.
– Нет!
– Да!
– Ну хорошо, – сдается он.
– Из-за какой-нибудь чепухи? – предполагаю я.
– Считать ли это чепухой? – говорит он. – Вдруг выяснилось, что мне некого пригласить на мероприятие, кроме тебя. Грустно, правда?
– Ну, спасибо! – фыркаю я. – Друг называется!
– Ты же понимаешь, о чем я, – вздыхает он.
Понимаю. Конечно. Сама в таком же положении. Дожила до середины жизни и все в одиночестве. Чем ему помочь? Разве только переключить с философского уничижения на что-нибудь более практическое.
– Так ты меня приглашаешь? – спрашиваю я.
– Выходит, так, – опять вздыхает он.
– Что-нибудь чрезвычайно нудное?
– Нет, что ты! – Димка оживляется. – Презентация нового боулинга. Тридцать шесть дорожек. Представляешь?
– Ого!
Тридцать шесть дорожек. Я не представляю. Боулинг – не предмет моей страсти. Но, наверное, это круто.
– Когда? – интересуюсь я.
– Послезавтра. В семь. Пойдешь?
– А как же. Не бросать же тебя на произвол судьбы.
– Отлично, – вяло говорит он.
Совсем плох Димка. Не подыскать ли ему кого-нибудь для душевного отдохновения? Невыносимо слышать, как он потерянно сопит в трубку. А ведь Жаннета с Галкой, наверное, так же страдают, наблюдая мою неприкаянную персону, – вдруг приходит мне в голову. Потому и норовят вечно как-то изменить мою жизнь.
– Как одеваться? – спрашиваю я, чтобы отвлечься.
– Да оденься как-нибудь, – с недоумением в голосе отвечает Димка.
Мужчины – что с них взять!
– И все-таки, – настаиваю я, – джинсы или…
– Не джинсы, не джинсы, – соображает наконец Димка. – Там все круто. Найди что-нибудь подходящее.
– Но у меня ничего такого нет, – растерянно отвечаю я. – Я же не бываю в крутых местах.
– Займи у кого-нибудь.
А это мысль!
