железные прутья. 667-ой покачал головой.
— Бл*дь! — прошипел он.
На этот раз, желая узнать, почему боец вел себя подобным образом, я спросил:
— Что случилось?
Брови 667-ого поползли вверх от удивления, пока я задавал вопрос. Когда 140-ой снова налетел на металлические прутья своей камеры, я прорычал:
— Ответь мне!
667-ой обхватил решетку своим руками и сказал:
— Призраки забрали его мону.
140-ой взревел и начал громить свою камеру, подняв матрас с пола, чтобы швырнуть его через всю площадь клетки.
— Забрали ее? — переспросил я.
Лицо 667-ого вытянулось. Вздохнув, он ответил:
— Вывели ее из камеры, закрыли дверь и перерезали ей горло у него на глазах.
Я опустил взгляд, осматривая темную каменную площадку перед камерой 140-ого. Сосредоточенно сузил глаза, пытаясь сфокусироваться в полумраке тусклой настенной лампы. И затем я увидел свежую кровь.
Когда огромное тело 140-го рухнуло на землю, я прислонился к двери камеры; внутри меня вспыхнул огонь.
— Господин, — прошипел я.
667-ой кивнул.
— Но зачем? — спросил я, не сводя глаз со 140-го, с его пустого, безжизненного лица, которое было повернуто в сторону лужи крови.
— Он ослушался, — проинформировал меня 667-ой. — Он убил охранника, который пытался трахнуть его мону, пока 140-ой был на тренировке. 140-ой сломал охраннику шею, когда вернулся, прежде чем призрак успел трахнуть мону, — руки 667-ого сжали крепче прутья. — Когда другой Призрак сообщил об этом Господину, то тот приказал убить ее. 667-ой замолчал на мгновение, затем добавил:
— Охранник, который ее убивал, делал это медленно и болезненно. Тем самым он мстил за убитого товарища.
Я посмотрел на 140-ого. Его кожа была бледной, а руки тряслись. Хуже всего был его потухший взгляд. 140-ого больше нет. Он сломлен. Он не победит в следующем поединке. Этот мужчина был уже мертв.
— Она сделала его слабым, — сказал я и, развернувшись, пошел к своей камере.
— Она была его моной! — огрызнулся на меня 667-ой.
Я остановился и посмотрел через плечо.
— Она была его слабостью. Господин питается слабостью. Дурак предложил ему свою смерть на тарелочке.
— Она была его сердцем, — ответил мне 667-ой с еще большим ядом в голосе. — Так же, как и моя мона. Она только моя.
Хрустнув шеей и размяв свои кости, я медленно повернулся к 667-ому. Вытянув свой Кинжал в его сторону, я сказал:
— И, подобно ему… — я указал клинком в сторону сломленного, обмякшего 140-ого, — она тоже станет твоей погибелью.
Я заставил свои ноги идти вперед, когда 667-ой крикнул:
— Я скорее умру, познав прикосновения и комфорт, которые мне дарит моя мона, чем проживу долгую жизнь, как ты. Одиноким в своей холодной камере. Не зная больше ничего, кроме крови, смерти и боли.
На этот раз я не остановился. Я продолжил идти до тех пор, пока не зашел в свою камеру, и охранник не захлопнул за мной дверь. Но даже тогда, когда охранник ушел, я стоял на месте, все еще сжимая в своих руках Кинжалы.
«Я скорее умру, познав прикосновения и комфорт, которые мне дарит моя мона, чем проживу долгую жизнь, как ты. Одиноким в своей холодной камере. Не зная больше ничего, кроме крови, смерти и боли».
Слова 667-ого крутились в моей голове. Они вонзались в мой мозг, как самые острые ножи. Холод камеры хлестал по коже. Отбросив ножи, я рухнул на матрас, лежащий на полу. Я уставился на темные каменные стены камеры и, против своей воли, передо мной возник образ Верховной Моны Господина.
Я попытался отогнать это видение, но слова 667-ого снова напомнили о себе. Ее темные волосы и голубые глаза, ее идеальное тело, и как она выглядела в своих платьях.
Затем, словно наяву, я увидел ее, стоящую передо мной и протягивающую мне руку. Но как только я к ней потянулся, за ее спиной возник Призрак с ножом в руке. Прежде чем я отреагировал, он полоснул ее по горлу. Красивые глаза моны расширились от шока. Она упала на пол передо мной, жизнь быстро покидала ее вместе с потоком крови.
Покачав головой, я заставил себя лечь обратно на матрас, безуспешно пытаясь прогнать ее образ.
Потому что желание овладеть ей сделает меня слабым.
Я никогда не отдал бы свое сердце женщине. Это принесет лишь боль.
Я не стану слабым. Я отказываюсь.
Я заснул, все еще представляя себе лужу крови у своих ног. Лужу крови и безжизненный, пустой взгляд 140-ого.
Глава 5
152
Я проснулась со стоном. Открыв свои глаза, попыталась пошевелить онемевшими руками и ногами, но не смогла. Попробовав еще раз, я запаниковала. Крик сорвался с моих губ, когда я взглянула на свои руки и увидела, что они привязаны к столбику кровати веревкой.
Сфокусировав внимание на ногах, я увидела, что мои лодыжки были также связаны. Слезы затуманили зрение, когда я посмотрела на другую сторону кровати. Она была пуста. Я увидела сначала окровавленное белье, затем свой живот и бедра. Я боролась с тошнотой. Моя кожа была усеяна синяками.
Закрыв глаза, я подумала о прошлой ночи. Пришел Господин и сделал мне укол в руку. Я прорывалась свозь пелену тумана от воздействия наркотика, чтобы вспомнить, что он делал. Господин был грубым.
Вообще у него много сторон его личности. И прошлой ночью была его самая порочная сторона. С момента, как он пришел, я помнила его суровый взгляд. Он подошел ко мне, сбрасывая одежду. Он схватил меня за руку и прижал свои губы к моим, разбив мне при этом губы. И этот поцелуй не был нежным, не был ласковым, совсем не был таким, какие он иногда мне дарил. Нет, этот поцелуй был жестоким и порочным. Как и остальная часть нашей ночи.
Слезы потекли по моим щекам, когда я вспомнила, как он привязал меня к столбикам так, что я не могла пошевелиться. Вспомнила, когда он расположился между моих бедер, и входил-выходил из меня снова и снова жесткими толчками. Своими руками он щипал меня и впивался в кожу, но наркотик заставлял меня лишь жаждать его еще сильнее. И Господин давал. Он кончал в меня снова и снова, сильнее и сильнее, пока не заставил меня кровоточить. До тех пор, пока я не смогла больше терпеть.
Он наказывал меня.
Но почему? Я не знала.
Затем он ушел. В отличие от всех
