1825 года, то с полным основанием можно распространить эту «формулу» на все годы гонений, постигших Алябьева.
Не очень щедрой была «монаршая милость». По-прежнему Алябьев лишен дворянства, чинов, а это значит и пенсии, по-прежнему вынужден довольствоваться скромным гонораром за изданные произведения и прибегать к помощи родных, а главное — по-прежнему оставаться поднадзорным.
Все же композитор отправляется в Московскую губернию окрыленный надеждами. Происходит это в конце марта 1835 года. Позади 10 лет тюрьмы и ссылки.
Итак, Алябьев в родных местах. Он поселяется в селе Рязанцы Московской губернии, в имении своей сестры Натальи Александровны Исленьевой. Родные находят его сильно изменившимся, постаревшим. Пошатнулось здоровье, еще больше ухудшилось зрение, мучает ревматизм.
Недолго наслаждается Алябьев отдыхом в домашней, уютной обстановке, окруженный заботами родных. Его тянет в Москву, поближе к театральной, артистической среде. Он изголодался по живым впечатлениям, встречам с А. Н. Верстовским (поддерживавшим переписку с ссыльным), общению с друзьями-музыкантами, литераторами.
И вновь на помощь приходит генерал Перовский. Он добивается согласия царя на зачисление Алябьева на службу в свою канцелярию с производством в чин... коллежского регистратора.
Не высокий это чин для бывшего подполковника гвардии, но все же в гражданских правах он восстановлен, хотя запрет проживания в столицах остается в силе, как и лишение дворянства, орденов, пенсии. Но в Оренбург Алябьев более не возвращается.
Зачислив Алябьева в корпусную канцелярию, Перовский снабдил его предписанием «по пути в Оренбург» заехать в Москву для выполнения некоего служебного поручения. Никакого поручения в действительности, конечно, не было, но представлялась возможность побывать в Москве, а с прибытием к месту службы Перовский «подчиненного» не торопил.
Нелегальное проживание в Москве длилось с небольшими перерывами в течение нескольких лет. Упорная молва утверждала, что Алябьев прибегал к «инсценировке» своего пребывания в Москве «проездом»: он разъезжал по городу в дорожном экипаже с привязанным к нему сзади пустым сундуком...
Эти тревожные годы, годы жизни с оглядкой по сторонам, были насыщены творчеством. Много внимания уделяет композитор театральной музыке. К трагедии В. А. Алябьева «Отступник, или Осада Коринфа» и к комедии Шекспира «Виндзорские кумушки» Алябьев пишет инструментальную музыку, хоры и балеты; сочиняет вокальное трио с хором «Ах ты, ночь ли, ночка темная» для небольшой сцены под названием «Московские картины», а также музыку к спектаклям и всевозможным театральным представлениям.
Создавая эти композиции, Алябьев проявил большую самостоятельность в решении стоявших перед ним задач. Избегая иллюстративности, он стремился к тому, чтобы музыка усиливала драматическую ситуацию, двигала сценическое развитие.
Не довольствуясь театральной музыкой, Алябьев приступает к сочинению оперы «Буря» по Шекспиру, пишет оперу «Рыбак и русалка» (либретто неизвестного автора). С большим увлечением работает над оперой «Аммалат-Бек» по повести А. Бестужева-Марлинского. В «Кавказской были», как назвал Бестужев свою повесть, Алябьева привлекли романтические образы главных героев — сильных людей с их свободолюбием, беспримерной храбростью, отвагой, бурными страстями. Не забывает композитор романсной лирики, хоровой музыки, которая, по собственному выражению, всегда была его неизменной страстью.
Это был период бурного творческого подъема. Время от времени, находясь в родной среде, в атмосфере, живо напоминавшей молодые годы, еще не омраченные обрушившимся на него несчастьем, Алябьев порой забывал о настоящем своем положении.
В Москве он особенно остро ощутил, что занялась заря русской музыки. Постановка оперы Глинки «Иван Сусанин» (1836 г.) ознаменовала наступление классической эры русского музыкального искусства. Не могло не воодушевить композитора обращение Глинки к его «Соловью» (фортепианные вариации 1833 г.), так же как и включение в изданный им сборник алябьевской элегии «Где ты, прелестный край» в «соседстве» с такими гениальными созданиями самого Глинки, как его романсы «Сомнение», «Где наша роза», и «Лезгинской песней» Даргомыжского.
В эту же пору в жизни Алябьева произошло большое и радостное событие. В 1840 году, ровно через год после смерти Офросимова, первого мужа Екатерины Александровны, она стала женой Алябьева. Только теперь они смогли соединить свои судьбы, хотя Алябьев был уже не молодым, больным, материально необеспеченным, к тому же гонимым, поднадзорным «преступником».
А над композитором уже сгущались новые тучи преследований. До сведения полиции, жандармерии и самого царя дошли, наконец, достоверные сведения о незаконном пребывании Алябьева в Москве. Раскрылась его фиктивная «командировка». В неловком положении оказались генерал Перовский и сам Бенкендорф, не проявивший достаточной бдительности.
И снова Алябьев лишен гражданских прав, уволен со службы и по приказу разгневанного царя на этот раз ссылается в Коломну.
Легко представить себе моральное состояние преследуемого, затравленного человека. В 1842 году Алябьеву шел пятьдесят шестой год.
Несколько оправившись от нового потрясения, композитор снова взялся за работу над оперой «Аммалат-Бек», написал «Черкесскую песню» на слова Лермонтова, закончил несколько ранее начатых музыкально-театральных произведений.
Новая полоса жизненных испытаний не сломила композитора, а сделала его еще более настойчивым в творческих исканиях, пристальном внимании к явлениям русской общественной мысли, литературы, искусства 40-х годов. Обострение социального чувства, интерес к темам и сюжетам, взятым из жизни «низших слоев», — все эти черты, характерные для деятелей наступающей эпохи критического реализма, нашли свое отражение и в творчестве Алябьева.
Композитор обращается к поэзии Огарева — революционного демократа, друга и единомышленника Герцена. Правдивые, реалистические зарисовки жизни русской деревни, образы подневольного человека привлекают теперь внимание композитора. В стихах Огарева Алябьев оценил их демократизм, поэтическую силу, гражданственное звучание, именно то, что принесло поэту любовь и признание передового читателя.
Дом на Новинском бульваре, где жил Алябьев в последние годы
Первый опыт воплощения поэзии Огарева в песенно-романсной лирике Алябьева — песня «Кабак», выражающая жалобу крестьянского парня на свою бедняцкую долю, облегчение которой он находит в кабаке за чаркой хмельного вина. Текст стихотворения положен на плясовую мелодию народнопесенного склада. Тем большим контрастом звучат на этом фоне слова горькой иронии. Песня изложена в куплетной форме, но каждый куплет воспринимается с новым и новым эмоциональным оттенком благодаря найденным композитором разнообразным выразительным средствам. Это была большая творческая удача композитора.
Обличительная тенденция произведения по образному содержанию, способу его раскрытия предвосхищает гениальные создания Мусоргского, его картины народной жизни («Калистрат», «Колыбельная Еремушки»). По меткому определению Асафьева, это была прозорливая «догадка вперед».
Около двух лет продолжалась ссылка в Коломну. Понадобились новые хлопоты жены, родных, новые «хождения по мукам» для того, чтобы добиться «высочайшего соизволения» «жительствовать в Москве под надзором полиции», но с тем, «чтобы не показываться в публике». Вот когда была зафиксирована «формула репрессии», по существу тяготевшая над композитором уже в течение восемнадцати лет. Никакой амнистии, никакого восстановления в правах,
