Поэтому в пятницу после обеда я отпросился с работы, купил цветы и без предупреждения заявился в её офис.
Глава 12— Спорила сейчас с художником, — рассказывала мне Славка в трубку, когда я подъехал к её офису. — Он назвал цвет «глаза куропатки».
— Мн-н-н, — многозначительно протянул я.
— Говорит, так называют розовые вина в Испании. Но, во-первых, глаза у куропатки обычного цвета. Краснеет её веко. А во-вторых, только когда она испытывает смертельный страх.
— Бедняжка, — прокомментировал я, имея ввиду не столько несчастную птичку, сколько художника. Надеюсь, он в курсе, какой Владислава Орлова бывает занудой? — Погоди… — Я отложил телефон, проходя через арку металлоискателя на входе. — Говори!
— Правильно будет «цвет века испуганной куропатки».
— Правильно и скучно. И совсем не поэтично. Особенно для вина.
Зажав микрофон рукой, я поинтересовался у пробегавшей мимо девушки, где кабинет Владиславы Юрьевны. И остановился перед дверью, слушая Славкин голос эхом за дверью и в телефоне.
— Справедливости ради, испанцы говорят «цвет испуганной куропатки». А у тебя сегодня какие планы на вечер? — спросила она почти без перехода, и я замер, так и не открыв дверь, зато открыв рот от неожиданности.
— Э-э-э, есть предложения? — я отвернулся, чтобы она не услышала меня через дверь.
— Я подумала, если у тебя нет других планов, может, заедешь ко мне на работу. Недалеко от офиса есть неплохой ресторанчик, там по пятницам живая музыка…
Я открыл дверь. Славка стояла лицом к окну. Вся в светлом: она любила все «оттенки белого». Сейчас ней был белый свитерок, костюмная двойка сложного бежево-розового цвета в тон волос: брюки и жилет без рукавов, на шее — бежевый шарфик с розоватыми цветами. Я заметил всё это машинально, и в ту секунду, когда она повернулась, сказал:
— Я не против.
Она чуть не выронила телефон.
Да! Я красавчик!
— Привет! — я легко улыбнулся и протянул розы. — Не знаю какого они цвета, но, кажется, очень подходят к твоему шарфу.
— Вот эти цветы на нём, художник и назвал «испуганной куропаткой», — показала она на шею и улыбнулась в ответ. — Спасибо!
Качнулась, словно раздумывая, уместно ли будет меня обнять. Но я ретировался быстрее, чем она решила свою дилемму: это лишнее.
— Не за что, — развёл руками и развернулся к столу, где были разложены эскизы, наброски, рисунки.
Владислава сказала они меняют логотип, название, слоган. Маркетологи занимаются ребрендингом и разработкой нового имиджа компании. На столе лежали явные тому подтверждения: рисунки, образцы, эскизы.
— Видишь, раньше «ORLOV» был красно-золотым, — отложив цветы, подошла она. — Золотые коробочки, красный бархат. Но я хочу что-нибудь более нежное, может, ближе к Тиффани. Как считаешь?
— Этот цвет, — ткнул я в бледно-зелёный, — я бы назвал «лягушка в обмороке».
— Вообще-то это цвет незрелых яблок, — фыркнула она.
— А этот? Испуганная мышь? — показал на бледно-серый.
Она засмеялась, хоть и посмотрела на меня с укоризной. Подняла лист.
— Может, этот?
— Это какой-то выдровый, — скривился я. — Цвет испачканной выдры. Выглядит сразу и грязным, и зелёным.
— Думаешь, не стоит так радикально? Оставить красный? — подняла Славка ещё один набросок, развернув рисунок ко мне лицом.
— Похож на паука, замышляющего преступление, — оценил я чёрный с красным. — Но что мне действительно нравится, так это игра слов.
«…OR LOV(e)», «…or love», «… или любовь»
Фамилия ОРЛОВ как перевод с английского выражения «...или любовь».
— А ещё «or» значит «жёлтый», «золотой» — оживилась Славка, — хоть используется реже чем «yellow», «amber», «chrome».
— Значит, золотой однозначно надо оставить, — присел я на краешек стола.
— А сколько историй, ярких, запоминающихся, живых можно рассказать с таким слоганом, смотри, — подняла она готовый рекламный плакат.
«OR LOVe one another, or we die...»
«Или любить друг друга, или умереть...»
— Классно, — выдохнул я, глядя на скрещённые руки, мужские и женские, с сияющими обручальными кольцами. — Это ты придумала?
Она смущённо пожала плечами.
— Но сомневалась в красном.
— Я зря. Там, где звучит «любовь» нет места никаким испуганным куропаткам, хотя вот этот кастрюльный вместо золотого и ничего.
— Почему кастрюльный? — засмеялась она.
— Потому что выглядит как начищенная медь.
— Мой художник назвал его «горько-сладкий». Он красно-оранжевый.
— Может быть, — легко согласился я.
И я бы придумал ещё пару сотен забавных названий, лишь бы она улыбалась, но в кабинет заглянула женщина.
— О, мам, привет! — оживилась Славка. — Помнишь Рима?
пылинками в огромном мире
летали и летали бы
но тут завыли пылесосы
судьбы
Конечно, она помнила.
И я бы не сказал, что мама Славы была рада или не рада меня видеть.
Просто удивлена. Настолько, что даже растерялась. Особенно, когда Славка вышла по делам, а мы остались вдвоём.
Я тоже смущённо мялся: не знал, уместно ли будет высказать соболезнования. Я порылся в сети и узнал, что Юрий Георгиевич Орлов умер два года назад. Долго и упорно боролся с раком поджелудочной железы, но болезнь всё же победила.
— Соболезную вашей утрате, — всё же выдавил я.
Она молча погладила меня по плечу, говоря «спасибо!» и сочувствуя в ответ.
Мальчик, потерявший маму — наверное, так я был записан в её памяти. Моя мама тоже умерла от рака. И там же, в памяти Славкиной мамы, наверняка стояли слова «пухлый друг Славушки», «хороший скромный парень» и «напрасно по ней вздыхающий». Изумление на её лице, когда она меня увидела, боюсь, продиктовало это «напрасно».
И всё было ничего, но то, что Славка не рассказала маме как мы случайно встретились неделю назад, что я приезжал к ней в снег, как-то неприятно кольнуло. Мне даже в ресторан перехотелось идти. И вообще настроение испортилось. Я посмотрел на брошенные цветы, что её мама тоже заметила, и почувствовал себя глупо. Настолько, что подумал не найти ли повод срочно уехать. Сомневался ведь, стоит ли покупать букет, не будет ли выглядеть намёком.
