Но тётка меня словно не слышала.
— А почему у них с хоккеистом нет детей? — спросила она в ответ на мою пламенную речь.
— Ладно, ладно, умолкаю, хоть кто-то тут явно выдаёт желаемое за действительное, — показала она словно застёгивает рот на молнию. — Только потом не говори, что я не предупреждала.
И тут как на зло у меня в кармане пиликнул телефон.
Я выдохнул: Славка.
Тётка многозначительно пожала худыми плечами.
Я хмуро отложил телефон в сторону.
Глава 11Я ответил только вечером, не став извиняться за задержку.
Не потому, что как-то её проверял или наказывал. Дело в принципе было не в Славке — во мне. Я что-то грузился, переживал из-за слов отца, из-за Тефтельки.
Поэтому был немногословен, сдержан и скуп на эмоции.
Славка почувствовала. Пыталась меня расшевелить, развеселить, отвлечь.
Рассказала популярный в наших спасательно-волонтёрских кругах баян, как одна интеллигентная старушка долго-долго уговаривала своего кота слезть с дерева, а когда он так и не спустился, гордо вскинула седую голову:
— Тогда не ори. Вей гнездо и ложись спать, — развернулась и ушла.
Я заржал так, что чуть не разбудил Стешку, хоть и слышал его сто раз.
Как ни странно — помогло. У Славки получилось. Я оттаял и лёг спать почти счастливым.
А на следующий день, в понедельник, когда на улице неожиданно потеплело до плюс десяти, и на улицах с утра разверзлись целые реки, на работе я получил от неё очередное сообщение:
«пришла весна теперь качели
без страха можно облизать
но оттого что стало можно
на вкус они уже не те»
Весь день я едва сдерживал улыбку, хоть и переписывался с ней «в полноги». Но от встречи вечером всё же отказался. С трудом, но устоял.
Знал я и так, что ни к чему хорошему наши встречи не приведут. Наступал на эти грабли: больно. Но тёткины слова (чтоб её, эту Вангу!) зацепили, и я искал в себе силы сопротивляться. Быть человеком, но не быть идиотом. И ещё находил.
Я женат. Она замужем. У меня — Конфетка. На работе — аврал.
В моей жизни нет места для Владиславы Орловой. Друзьями мы не станем. Вместе не будем.
Ничего не изменилось.
На работе и правда был аврал.
В научно-производственной компании, принадлежавшей Роскосмосу, где я послушно тянул лямку руководителя электротехнического отдела, шла подготовка к сдаче космического аппарата научного назначения для изучения транзиентных явлений земной магнитосферы.
Всё КБ стояло на ушах. Аврал он и есть аврал. Вот только наш отдел со своей работой давно справился и уже никак не мог повлиять на ход заключительных испытаний. Пока спецы по моделированию запуска толпились у больших мониторов, всматриваясь в трёхмерное изображение вселенной, просторы которой бороздил фантом шестисоткилограммового трёхосного аппарата, я бороздил просторы интернета в поисках информации о проблемах с памятью у молодых людей.
Славкина забывчивость не давала покоя.
Хотя мог бы уже расслабиться: её мама в курсе, анализы сданы, врачи проблемой занимались (а они уж точно понимают в этом больше, чем я), моя тётка и та озвучила разумные и обоснованные психологические причины, что шли на втором месте после поражений головного мозга и болезней внутренних органов, и всё объясняли (в глубины психоанализа я тоже немного погрузился на всякий случай). Из других причин забывчивости оставались образ жизни и неблагоприятное воздействие внешних факторов. И хоть отравления тяжёлыми металлами и бесконтрольный длительный приём лекарств стояли на последнем месте, именно они не давали мне покоя.
Тонко, как надоедливый комар, попискивало желание сдаться, махнуть рукой на все тёткины предупреждения, нырнуть с головой в этот омут и… была ни была. Ну не мог я ответить Владиславе Орловой: «Слав, прости, не надо мне писать. Ничего у нас не выйдет, ты же знаешь» и удалить её номер. Здесь любые аргументы, как трассирующие пули, просвистели мимо и повтыкались в непрошибаемую стену моего мазохизма, хоть и оставили перед глазами слепящий след, напоминающий: я в курсе, в курсе, мной будут манипулировать. Но я кремень, чесслово!
Когда в среду, после двух дней переписки, Славка позвонила, я был так рад слышать её, пусть ещё слегка простуженный, но уже голос, что мы бросили измываться над клавиатурой. Теперь, приложив к уху трубку, я грел задницей ступени лестницы чёрного хода — самое безлюдное место в здании, или задумчиво ковырял пальцем цементный раствор в том месте стены, где сотрудникам отвели «место для курения».
Именно здесь у истыканных окурками силикатных кирпичей да за шаткими столиками столовой мой кругозор обычно пополнялся информацией о новых диетах, результатами спортивных матчей, новинках кинопроката, новостями, сплетнями, скандалами. Теперь об этом и обо всем на свете мы болтали со Славкой.
В процессе я ненавязчиво интересовался пьёт ли она витамины, особенно группы В, влияющих на работу нервной системы, с её-то вечными диетами и недоеданием (авитаминоз вычёркиваем), много ли пьёт кофе: кофеин — это постоянная стимуляция мозга, а она приводит к снижению памяти (кофе тоже исключаем), хорошо ли спит: недосыпание нарушает процесс образования новых клеток и нарушает процесс запоминания (напротив этого пункта я поставил вопросик).
Таков был мой план.
Я не мог отмахнуться от её проблем, и не мог что-то предпринять, не вмешиваясь в её жизнь, заочно. Поэтому решил пожертвовать своим самолюбием: да пусть горит синим пламенем! Пусть она потреплет, ущемит его, пусть потопчется на моей гордости — переживу, не привыкать. Ради её здоровья, безопасности, а, может, даже жизни я был готов пожертвовать собой.
Перед угрозой жизни, чем её забывчивость рисовалась мне, проблемы с моим разбитым сердцем выглядели в принципе ничтожными. Но и без надуманных угроз, ради того, чтобы она улыбалась, и сейчас не чувствовала себя несчастной и одиноко бредущей в темноте, я готов был осветить её путь вырванным из груди сердцем. Как идиот Данко. Лезть по колючкам под балкон, как идиот Ромео. И как идиот Художник всё продать и купить миллион алых роз, если бы она их любила.
Мир держится на влюблённых идиотах. До сих пор.
Мы неистребимы. И неизлечимы.
