Это не было совпадением. Ну, никак не было. Одержимый, имени которого Альгирдас так и не знал, не зря оказался у него на пути. И слепой бог не напрасно так настойчиво звал его приехать. Их интересы, бога-покровителя и того, кто послал лиетувенсов, столкнулись, и Паук Гвинн Брэйрэ оказался между молотом и наковальней. А правильней сказать, оказался причиной столкновения. Богу он нужен был живым и могущественным, настоящим галингасом. Мертвым и бессильным он нужен был Сенасу. Не только ему, конечно же, – многие из благородных фейри ничего не пожалели бы, чтобы лишить братство Паука и паутины, но тех из них, кто осмелился выступить против Гвинн Брэйрэ, братья превратили в прах. А Сенас был сильнее их всех. И он наконец дал о себе знать. Не дурак и не трус, как думал Альгирдас, он оказался хитрецом. Из тех, отнюдь не трусливых хитрецов, что идут в открытый бой лишь тогда, когда не остается возможностей ударить в спину.
И наверняка совсем не хотелось Сенасу, чтобы его слуги попали в паутину. Зато это нужно было слепому покровителю Альгирдаса. И в этот раз вышло так, как он хотел.
Мог ли он представить себе, владыка жизни и смерти, насколько это тяжело для обычного чародея – удерживать в паутине целые полчища неназываемых духов?
Еще как мог. Потому что как только лиетувенсы забились в путах, рассыпая проклятия, плюясь чарами, стремясь втиснуться обратно в тело из которого их вытягивали, пытаясь напасть на Паука коли уж не позволяют вернуться в обжитую плоть, как только нити паутины натянулись, грозя порваться, и Паук зачерпнул из себя больше силы, чем рассчитывал потратить на одного одержимого, бог его тут же прикоснулся к разуму:
– Прими мой дар, дитя. Тебе понадобится сила.
– Ага, – ответил Паук на грубом языке троллей и великанов, – сейчас, разбежался!
И, наверное, из-за того, что разозлился, одним движением спеленал лиетувенсов в тугой, слабо дергающийся кокон.
$$$Еду ему приносила Эльне. Каждый день приходила к шалашу в священной роще, оставляла на камне узелок с лепешками, горшочек каши, жареную рыбу, а сама присаживалась на траву и смотрела, чем занимается заезжий чародей.
В первые дни Альгирдас ее даже не видел. Погрузившись в бесконечное, тягомотное, как зубная боль, противостояние с духами, делая лиетувенсов из пленников узниками, а из узников – рабами, он не замечал, что делается вокруг.
Конечно, он умел пытать. Все они умели. Но раньше этого делать не приходилось. Работа палача-дознавателя обычно доставалась другим: жрецам, святым людям, пользующимся силой богов так же свободно, как своей собственной, и умеющим любого духа, доброго или злого, сделать союзником или хотя бы заставить отвечать на вопросы. Братьев-жрецов поблизости не было, вейонес, хоть и жрец, не был Гвинн Брэйрэ, и помощи от него ожидать не приходилось, так что Альгирдас сам, лишь изредка прибегая к оусэи, почерпнутой у родной земли, выпытывал у лиетувенсов: зачем они здесь, и что задумал их хитрый господин.
Ох, и работа была, – врагу не пожелаешь…
Девчонку он заметил, когда извергнутый одержимым поток кровавой блевотины залил лицо и не то, что вывел – вышиб из транса. Брезгливым Альгирдас не был, но… всему же есть предел. Удержавшись от того, чтобы сломать челюсть ни в чем не повинному человеку, он, ругнувшись сквозь зубы, вылетел из шалаша и, как был, в одежде, рухнул с крутого берега в реку.
В ноябре… злые боги! Холодно же!
Ледяная вода, а заодно насмешливое сочувствие проснувшейся от поднявшегося шума вилы, окончательно вернули княжьего сына к действительности. В том числе и к пониманию того, что лиетувенсы его, мягко говоря, обдурили. Телом одержимый здоров, а значит, крови взяться неоткуда. Учитывая же, что пациент его питался последние дни только и исключительно успокаивающими травяными отварами, неоткуда было взяться и всему остальному.
Под крутым берегом было глубоко. Альгирдас нырнул, погрузившись с головой, вынырнул и выбрался на сушу, чувствуя себя круглым дураком. Забытое ощущение – успел отвыкнуть за полгода.
Ему было холодно, с волос и одежды текло, мокрые насквозь сапоги хлюпали в каше жидкого снега. А наверху, обняв березку, стояла Пиетусова дочка. И заливалась смехом, отчего на душе стало еще гаже. Ясно было, что она не сочла неожиданное купание частью сложного обряда. Экзорцизма, если на латыни. Хотя она-то, конечно, и слова такого не слышала.
– Этейул , – пробормотал Альгирдас, стараясь не клацать зубами.
И послушные крылья вознесли его наверх, к березке, к девчонке. Как ее… Эльне. Рот у нее приоткрылся, а глаза стали круглыми, как нарисованные, и это несколько утешило уязвленное самолюбие Паука Гвинн Брэйрэ. Правда, почти сразу Эльне вздернула нос и фыркнула что-то вроде:
– Эка невидаль!
Наглые же нынче девчонки пошли.
Альгирдас подумал, что злыдни его по-прежнему в паутине, и никуда не денутся, если ненадолго оставить их в покое, и спросил сурово:
– А ты что здесь делаешь?
Вот ведь подлость какая, многому его научили в Ниэв Эйд, но не тому, как вести разговоры с дочками гадателей, которые к тому же язвят и пренебрежительно надувают губы.
– Живу я здесь, – ответила она. И добавила после паузы: – Галингас.
Да уж, в отличие от отца, эта зараза с косой отнюдь не считала, что заезжий гость достоин подобного обращения.
– Поесть тебе приношу, – Эльне снова фыркнула, – зачем только – непонятно. Весь в делах, весь в заботах, ты воздухом, не иначе, кормишься. Батюшка мой одержимых за три дня излечивает, а ты, галингас, уже неделю вошкаешься[7].
– Дура! – обиделся Альгирдас. – Я б их давно изгнал…
Тут следовало остановиться и подумать, а стоит ли продолжать? Альгирдас так и сделал. То есть остановился. Но подумать не успел, потому что Эльне уже набрала воздуха в грудь, чтобы достойно ответить на «дуру». И чтобы не дать ей этой возможности, Паук выпалил:
– Это не просто духи, это смерть! Черная немочь.
«Уничтожайте заложных мертвецов – разносчиков заразы»… Жаль, Эльне не умела читать и никогда не бывала в Ниэв Эйд, где это и подобные напоминания встречались на каждом шагу.
Поверит? Не поверит?
– Мара ? – недоверчиво протянула девчонка. – Да ладно врать: мара одна, а ты сказал, что их там много.
– Много… – Альгирдас уже забыл, с кем разговаривает, говорил сам с собой, не с глупой дочкой какого-то жреца, – разных, и не только здесь. Их полно, таких одержимых, как они мне по дороге не попались?.. Так и не попались. А еще мертвяки… не успею. Один – никак не успею.
– Так здесь еще четверо твоих, – не уловив смысла в обрывочном бормотании Альгирдаса, Эльне уцепилась за последние слова, – в ограде живут, вместе с тобой приехали. Позвать их?
