Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
У Папаши были сыновья — почти настолько же светлокожие, как он сам. Поговаривали, была ещё и дочка, да уехала на Север, чтобы выдавать там себя за чистокровную белую. Остальные трое были хотя и не чёрные, но недостаточно белые, а может, и не старались за них сойти, и сплошь мальчишки: Джеймс, Джеремайя и Дрын. Двоих окрестили в честь библейских Иакова и Иеремии, а третьего по-настоящему звали Уильям, но все знали его под кличкой, полученной, по слухам, за выдающиеся размеры его прибора. Был Дрын придурковат и известен тем, что любил время от времени прилюдно обнажаться. В этом не крылось никакого дурного умысла, и раздевался он явно не затем, чтобы показать кому-то своё хозяйство. Ну вот просто нравилось парню теребить свой инструмент и не хватало мозгов сообразить, что это неприлично. По этой причине Дрыну разрешалось водиться почти исключительно с неграми. Боялись, что он примется за своё излюбленное занятие перед белыми, а тогда, даже при том что дурачок не вполне понимает, что можно, а чего нельзя, его и линчевать могут запросто.
Вся жизнь Перл-Крика основывалась на обработке дерева. Само поселение образовалось вокруг лесопилки, и для большинства жителей сама эта лесопилка да хозяйственная лавка составляли весь мир. На лесопилке платили жалованье, но выдавали его в основном в талонах, а обналичить их можно было только в лавке. Такое вот своеобразное долговое рабство.
Возник Перл-Крик на месте пойменного болота; землю расчистили от леса и сделали пригодной для строительства и жилья, однако она по-прежнему оставалась топкой и влажной и привлекала тучи комаров. Папа, бывало, говорил, будто бы водятся там такие здоровенные москиты, что могут поднять человека в воздух, утащить и сожрать с потрохами, а затем будут носить его ботинки.
В тот день мы не встретили по пути ни одной машины — тогда в наших краях их было не так уж много, зато нам попалось несколько наездников, какой-то мальчик, идущий пешком, и три повозки, запряжённые мулами.
Наш автомобиль полз по дороге, словно раскалённый на солнце чёрный жук, и, когда мы миновали хлипкий мостик и въехали в болотистые пределы Перл-Крика, одежда пристала к телу, лица раскраснелись, а во рту совсем пересохло.
Остановились мы перед лавкой. Это было длинное и обшарпанное бревенчатое строение под жестяной крышей и с навесами на заднем дворе. Мы вылезли из машины и направились к общественной водяной колонке. Только там во всём городке можно было достать проточную воду, если не считать ручья, куда завод сбрасывал опилки и бог весть что ещё. Также вдоль берега стояло несколько нужников, и хотя некоторые считали, что всю дрянь уносит течением и вода вполне пригодна для питья, папа всё же относился к этому настороженно и пить из ручья не велел.
Он предостерёг:
— Там, Гарри, полным-полно таких мелких тварей, какие зовутся микробами. У берега, на дне, во мху, на камнях и так далее, попадают в воду, а оттуда — прямо в тебя, а уж как попадут, так непременно хворь какую-нибудь подцепишь. Сам-то я ни разу микробов этих не видел. Но они там уж точно есть, только мелкие, куда как мельче личинки клеща.
Мысль, что микробов можно разглядеть только в микроскоп, похоже, не до конца укладывалась у папы в голове. Он мог, конечно, представить себе что-то крохотное, но чтобы настолько — вряд ли.
Папа накачал для меня воды. Я подставил голову под струйку, ополоснул волосы, лицо и руки до локтя. Потом мы поменялись. Наконец папа вынул из кармана гребешок, тщательно вычесал влагу из своих коротких чёрных волос, уложил их на пробор и передал гребешок мне. Я разок-другой прошёлся по волосам, вернул его папе, и мы вошли в лавку.
Папа сказал:
— Можно ещё захватить газировки.
Именно это я и хотел от него услышать.
Лавка была сердцем Перл-Крика — так было во многих поселениях, выросших вокруг лесопилок, особенно таких, где жили цветные. До Восточного Техаса различные нововведения всегда доходили с опозданием. Как помню, за пределами городов электричество появилось не раньше сороковых, да и то ещё не все города могли им тогда похвастаться. В Марвел-Крике, как упоминалось, имелось кой-какое электричество, но тогда оно ещё не распространилось повсеместно по городским и деревенским жилищам.
Управление по электрификации сельской местности протягивало провода от дома к дому, но дома цветных обходило стороной. К иным цветным провели ток через год или два после всех остальных, а кое-кто так и остался сидеть без света. Если в Восточный Техас все блага цивилизации попадали после того, как появлялись во всех прочих краях, то цветное население Восточного Техаса получало к ним доступ намного позже белого, да ещё, как правило, в ухудшенном виде. Линкольн-то, положим, давно уже подарил рабам свободу, но в то время жизнь чернокожих не больно-то отличалась от той, какая была до Гражданской войны.
Лавка у Папаши была что надо. Там продавалось почти всё, что душе угодно: начиная от съестных припасов и содовой воды и кончая мебелью, тканями для одежды и занавесок, гвоздями, свечами, мылом, маслом для волос, бензином и керосином. Я любил там бывать, разглядывать товары на полках и вдыхать их запахи.
Когда мы вошли, Папаша Трисом стоял за прилавком, попивал кока-колу и подкреплялся грубо отхваченным шматом болонской колбасы. Увидев папу, он заулыбался. При недостатке зубов и с полным ртом колбасы его улыбка не больно-то радовала глаз. Видал я рты и получше — хотя бы даже и с проглоченными рыболовными крючками.
Папа был знаком с Папашей всю жизнь, ещё до того, как тот женился на негритянке. Звали её Камилла. Это была крупная, дородная женщина, стирала бельё для семьи каких-то белых неподалёку от Перл-Крика. Ещё она трудилась повивальной бабкой, а как-то раз самолично отмутузила кулаками двух негров за то, что те подначивали Дрына скинуть штаны. Они-то уверяли, что всего лишь хотели взглянуть на баснословный причиндал, в честь которого парень получил свою кличку, но это не имело значения, Камилла их отговорками всё равно не прониклась.
Папаша меня немного пугал. Тощий будто пугало, а на голове копна седых волос — стоят торчком, точно иглы у дикобраза. Изредка надевал он вставную челюсть, но она лязгала, клацала и всё время съезжала вбок при разговоре, как будто стремилась поскорее выбраться из Папашиного рта. Поэтому старик по большей части ходил беззубым.
Кроме того, Папаша ещё и двигался престранно. Дёргался и корячился всем телом, точно к нему были привязаны невидимые нити, а кто-то тянул за них как попало сразу в две, а то и в три стороны. Теперь-то я полагаю, что он страдал каким-то нервным или мышечным недугом, но тогда поговаривали, будто это его трясёт от волнения.
Вокруг печки-буржуйки, сработанной из железной нефтяной бочки, стояло в беспорядке несколько плетёных стульев; папа купил нам по бутылке кока-колы, свернул крышки открывалкой, и мы расположились на этих стульях, выпили и чуток отдохнули. В это время года печь не топилась, но заслонка была открыта, и я заметил внутри золу, обрывки бумаги и арахисовые скорлупки — их набросали туда посетители. В лавке, даже нетопленой, стояла гнетущая жара, словно в духовке, потому что жестяная кровля собирала и удерживала тепло.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
