В прохладной сумрачной тишине библиотеки седовласая служащая рассказала мне, как найти исторический факультет. Он располагался буквально за углом, в большом георгианском особняке. Наверное, раньше этот дом принадлежал какому-то очень богатому купцу. Оказавшись внутри, я поинтересовалась, к кому мне нужно обратиться по поводу должности ассистента. Молодая девушка протянула мне ручку и попросила заполнить бланк заявления, что я и сделала. Сидя на деревянном стуле с анкетой на коленях, я все еще не могла поверить в то, что окружающие относятся ко мне точно так же, как это было до смерти Луки. Я чувствовала себя совершенно другим человеком, но, похоже, никто не замечал во мне никаких особых странностей.
— На эту должность много претендентов? — поинтересовалась я у девушки.
Та покачала головой.
— Возможно, это не мое дело, но сразу хочу предупредить, что работа ужасно скучная, а зарплата просто дерьмовая, — сказала она. — За один час работы на подиуме в любом ночном клубе вы заработаете больше.
— Сомневаюсь, что мне вообще стали бы платить за работу на подиуме.
Девушка рассмеялась.
— А вы пробовали?
Я так и не поняла, что это было — шутка или своеобразный комплимент.
— Так вы дадите мне знать? По поводу работы?
— Думаю, что профессор сам с вами свяжется, если вы ему подойдете.
— А какой он?
Девушка пожала плечами и скорчила смешную рожицу.
— Нормальный. Старый. Жутковатый тип.
— Понятно.
Я настолько гордилась собой, что должна была поделиться с кем-то своими ощущениями. По дороге домой я достала мобильный и набрала номер Марка. Ответили почти сразу.
— Привет, — радостно сказала я. — Угадай, откуда я звоню?
— Кто это?
На мой звонок ответил не Марк. Это была Натали.
Наверное, он оставил свой мобильный на стойке.
Я быстро отключилась, моля Бога о том, чтобы Натали не узнала мой голос.
Глава 12
Узкий трехэтажный каменный дом, в котором мы жили, был абсолютно типичен для северной Англии вообще и для Портистона в частности. Это был прекрасный дом. Он и сегодня еще производит грандиозное впечатление, хотя новый владелец, какой-то лондонский гомосексуалист, приобрел его для сдачи в аренду. Линетт говорила мне, что он уже успел заработать на нем почти два миллиона фунтов. Моя мать извлекала максимум из того статуса, который ей давало владение подобным домом. Для соседей и знакомых, таких как Анжела Феликоне, он был приобретен ею на деньги, унаследованные от покойного мужа. Такая версия была удобна но всех отношениях. Помимо всего прочего, она предполагала, что покойный муж матери был состоятельным и преуспевающим человеком — крупным предпринимателем, бизнесменом или еще кем-то в этом роде.
Дом, который когда-то принадлежал тетке моей матери, был построен на совесть, но при этом по нему постоянно гуляли сквозняки. Из больших окон с раздвижными переплетами открывался вид на маленький садик. Моя мать расставляла там цветочные горшки. Бедные растения мужественно пытались противостоять соленому ветру и капризной северной погоде. Мать взялась было возделывать две длинные узкие полоски земли, которые она называла «своими клумбами», однако все ее насаждения придерживались другого мнения и упорно отказывались расти, если не считать нескольких кустиков жесткого декоративного папоротника. Через несколько лет мать отказалась от своих попыток озеленения, и с тех пор на этой бесплодной земле вообще ничего не всходило, даже сорняки.
Наши с Линетт комнаты, разделенные большой семейной ванной, располагались на третьем этаже, под самой крышей. Спальня матери была на втором, по соседству с большой гостиной, которой мы вообще не пользовались. Гостей обычно принимали в маленькой гостиной на первом этаже. Там же находились столовая и узкая кухня с выходом во двор.
Покойная тетка обставила дом крепкой, добротной, сделанной на века пресвитерианской мебелью. Больше всего на свете мать боялась каким-то образом повредить эти деревянные монстры.
Есть и пить нам разрешалось только за кухонным столом, который обязательно застилался клеенкой. По особым случаям, таким как Рождество, нас допускали в столовую, но во все остальные дни года дверь туда была плотно закрыта, чтобы ни пыль, ни дети не могли проникнуть внутрь. Как ни унизительно это было, но все детство нам с Линетт пришлось спать на прорезиненных матрацах. К такой жесткой мере мать прибегла после того, как в шестилетнем возрасте со мной произошла ночная неприятность.
Еще одним больным вопросом были хорошие манеры. Мать неустанно дрессировала нас, обучая вежливо обращаться с просьбой и отказываться от второй порции пудинга, даже если нам ее очень хотелось. Линетт никогда бы не осмелилась возразить взрослому или каким-то образом привлечь к себе излишнее внимание. Что касается меня, то я тоже прекрасно знала все правила, но забывала их с завидным постоянством, непрестанно испытывая терпение своей многострадальной матери.
— Линетт — такая славная девочка, — говорила Анжела Феликоне моей матери, когда та расплачивалась за кофе и мороженое у старомодной кассы на сверкающей мраморной стойке «Маринеллы». — Как бы я хотела иметь такую дочь!
Анжела — очаровательная, элегантная Анжела — выразительно закатывала глаза, в то время как ее сыновья бегали, шумели, смеялись, играли в стрелялки, боролись, катались по молу и путались под ногами у официанток. Это было так здорово и весело, что я не понимала, как их мать может хотеть какую-то скучную девчонку.
— Им бы следовало быть построже со своими мальчишками, — говорила моя мать. — А то так и до беды недалеко. Они плохо закончат, помяните мое слово.
Пророчества моей матери не оправдались. Единственным неблагополучным ребенком в Портистоне оказалась я.
Линетт была почти на четыре года старше. Так же как и у меня, у нее были прямые темные волосы, серо-зеленые глаза, веснушки на лице и руках и слегка неровные зубы. В отличие от меня, она ничего не теряла, не ломала и не портила. Линетт никогда не ссорилась, не кричала и никогда не злилась. Она нравилась окружающим, не прилагая к этому никаких усилий, занималась спортом, музыкой и прекрасно училась. Она всегда была доброй, умной и красивой.
Я уверена, что мать любила ее больше меня. Да и могло ли быть иначе? На месте матери из нас двоих я бы тоже выбрала Линетт. Любой бы выбрал.
К тому времени как я поступила в уотерсфордскую среднюю школу для девочек, Линетт уже была одной из лучших ее учениц. Через три года, когда ей исполнилось восемнадцать, ее избрали старостой школы. Она играла в школьном оркестре и в оркестре графства и дважды становилась финалисткой ежегодного конкурса молодых талантов ВВС. Линетт получила заманчивые предложения от нескольких ведущих университетов страны, включая Оксфорд, но предпочла Лондон.
На блестящем фоне сестры я выглядела весьма бледно.
