долгое ожидание легче было выносить в компании себе подобных. Здесь мы могли говорить на родном языке, играть и петь песни наших стран. Бывали там и некоторые сочувствующие американцы, вроде Гарри Тьерни, автора таких популярных песен, как «Рио-Рита» и «Элис в голубом вечернем платье». В спокойные вечера, наполненные ностальгическими воспоминаниями, то один, то другой из нас исполнял эти славные мелодии под аккомпанемент самого автора.
Разумеется, случались и печальные события. Один из самых трудных моментов был в 1947 году, когда я узнала о смерти Эрнста Любича. Мы всегда оставались близкими друзьями, все годы, с тех самых пор, когда оба начали работать в кино. Нас часто разделяли большие расстояния, но это никак не могло ослабить глубочайшую привязанность, которую мы испытывали друг к другу. Мы оба, Эрни и я, знали, что где бы мы ни находились, призыв о помощи от одного из нас заставил бы другого тут же броситься на помощь. Как о режиссере, я могу сказать о нем просто: он — гений. Только сегодня, с исторической дистанции мы можем полностью и всесторонне оценить весь масштаб его грандиозного таланта. В наше время чуть ли не каждый месяц появляются всё новые критические оценки его работы в кино, а на кинофестивалях показывают его произведения. Мир кино оскудел без него, и я горюю о нем, как и все остальные.
И все же, несмотря на присутствие друзей в моей жизни, время текло с летаргической медлительностью, даже вызывая у меня болезненные ощущения. Разрешение на поездку в Европу я получила, как это ни покажется невероятным, лишь в апреле 1948 года, и тогда же дали визу на обратный въезд в страну, что и позволило мне наконец уехать из Америки. В тот день, когда я получила это разрешение, сразу пошла в собор Святого Патрика, чтобы, помолившись, выразить свою благодарность за то, что мы с мамой наконец снова встретимся. Начиная с 1941 года я часто ходила в этот собор, поскольку вера давала мне духовную опору, поддерживала и позволяла пережить все плохие, тяжелые, ужасные дни.
В тот раз выйдя из собора, я повернула на Пятую авеню, откуда-то сзади раздался голос: «Пола Негри! Пола!» Хотя он был мне незнаком, однако в нем слышалась властность и вообще никак не проявлялась та смущенная восторженность, какая обычно сквозит в тоне обращения типичного поклонника… Я обернулась, чтобы понять, кто меня окликнул. По выражению моего лица было очевидно, что я не узнала эту женщину. Она улыбнулась и вымолвила: «Вы меня не помните? Меня зовут Маргарет Вест».
Когда-то мы с нею виделись, но лишь однажды, четырнадцать лет назад: в ту пору она была звездой компании NBC и любимицей всего Нью-Йорка. Она первой познакомила радиослушателей с музыкой «кантри» и «вестерн» и тем самым получила огромную популярность. Маргарет тогда была знаменита своим многоцветным ковбойским нарядом, в котором всегда появлялась на людях, поэтому на этот раз мне было еще более затруднительно узнать ее: передо мною стояла женщина, одетая с большим вкусом, скромно и традиционно. Я вспомнила, что нас познакомили на вечеринке в доме супругов Ноублс. Это были настоящие меценаты, и на их званых вечерах сходились самые интересные личности из мира театра и оперы. Но среди всех знаменитостей, которые в тот раз присутствовали у Ноублсов, Маргарет оказалась самой яркой фигурой и потому сразу привлекла мое внимание. Казалось, она пришла прямиком из какого-нибудь «вестерна», в роскошной белоснежной одежде — от сапог до широкополой шляпы, которую она никогда не снимала. Лишь золотой ремень, усеянный сверкавшими драгоценными камнями, был единственным цветным пятном в ее наряде. Мне, тогда еще обладавшей довольно большой коллекцией драгоценностей, сразу же стало понятно, что это все — настоящие бриллианты, рубины и изумруды. Картина была настолько ошеломляющей, что Маргарет представилась мне в тот момент невероятно экзотичной, впрочем, как рассказывали, я и сама производила похожее впечатление на большинство знакомых.
Теперь, по прошествии четырнадцати лет, мы стояли в приятный весенний день перед универмагом «Сакс Пятая авеню» и с удовольствием болтали о том о сем. Проговорили так добрых полчаса, прежде чем обе опомнились: ведь нужно было куда-то успеть и теперь наверняка опаздывали к назначенному времени. Я приняла ее приглашение встретиться на следующий день у нее в номере в отеле «Пьер», во время ланча. Когда мы распрощались, я с удивлением ощутила, словно только что встретила очень близкую старую подругу. Это уже позже я узнала, что Маргарет вообще отличалась этим даром — действовать на самых разных людей умиротворяюще, а в тот раз меня это ощущение поразило невероятно. Настоящих друзей, какие возникли у меня за всю мою жизнь, можно было пересчитать на пальцах одной руки. Смысл английского слова «друг» (friend), кстати сказать, в наше время оказался настолько искаженным, что оно перестало что-либо значить.
Оно превратилось в стереотипное понятие, и большинство людей в англоязычном мире говорят «друг» про всех, с кем они просто знакомы.
Квартира в отеле «Пьер» оказалась очень симпатичной, с видом на Центральный парк. Сидя за столом у окна, мы, освещаемые лучами солнца, видели перед собою холмы, на которых уже зазеленели растения. Почему-то было легко и приятно общаться друг с другом, и улыбки наши сияли не меньше, чем изящная серебряная посуда, на какой был сервирован легкий, идеально приготовленный ланч.
Уже под конец трапезы, потягивая согревающий ликер, мы стали обмениваться кое-какими интимными деталями нашей жизни, рассказывая обо всем, что случилось с каждой из нас после 1934 года. Маргарет, как оказалось, уже на следующий год ушла из профессии в самый расцвет своей карьеры. Я, конечно, спросила ее, почему она так поступила, на что она лишь пожала плечами.
— Ну, на тот момент я уже все доказала и себе, и всем окружающим, — сказала она, а потом вдруг, пристально взглянув на меня, добавила: — Это ведь очень важно — понять, когда пора уходить.
Я отвернулась от нее.
— Но у некоторых из нас, Маргарет, просто нет возможности так поступить, пусть даже они и понимают это. Если мы хотим выжить в этом мире, нет иной альтернативы, кроме как продолжать свою работу.
Она тут же поспешно и искренне отозвалась:
— Извини меня, пожалуйста. Мои слова, наверное, слишком снисходительны.
Я улыбнулась:
— Нет-нет. Просто мне надо наконец научиться не реагировать с такой чувствительностью, особенно когда мне говорят правду.
— Мне-то явно повезло в жизни, — заметила она тихо, с типичным, мелодичным, тягучим говором уроженки юга Америки. — Мне никогда не приходилось работать ради денег
