Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что болезнь эта у Черенковых наследственная.
Сходятся в одном — умер он не от той беды, что преследовала его последние тридцать лет его жизни. Или, вернее, не напрямую от неё.
К нему в палату никого не пускали до последнего. Когда жить Фёдору оставалось совсем чуть-чуть, врачи сжалились. Сказали, что к нему может зайти кто-то один.
У палаты в тот момент было трое. Дочь Настя, брат Виталий и приёмный сын Денис. Мужчины решили — пойдёт дочка. Родная кровинка.
Настя: «Я там была ежедневно, очень просила пустить... И действительно добилась через несколько дней, чтобы смогла зайти. (Тут, добавим, помог Сергей Родионов. — В. Г., И. Р.) Естественно, я никогда не видела реанимации и была в шоке. Так как он весь в приборах. Мне медсестра говорит: “Дочка, да ты не бойся. Ты можешь его руку в свою взять, погладить”. А я боялась, что возьму и наврежу... А рука ещё такая, в крови. Говорю ему: “Я тебя умоляю, я тебя умоляю. Ты же всё можешь. Пожалуйста, выберись”. И мне даже показалось, что что-то должно было произойти. И вот в это я свято верила. Что он услышит меня. И выберется».
Не получилось. 4 октября 2014 года Фёдор Черенков умер. Ему было 55 лет.
Ирина со слов своего сына Дениса рассказывает, как страшно закричал в тот момент Виталий...
То известие потрясло не только родных. Честно скажем, не верилось. С чего бы вдруг? Молодой человек, по совести сказать. Как-то загудела Москва. Даже показалось, что особо подали голос таксисты — они же раньше других всё узнают. А затем столица зарыдала. Сын умер. Родной.
7 октября его хоронили.
«Бывают похороны, — писал на следующий день один из нас на страницах «Спорт-экспресса» в публикации «Федя и Стрелец», — которые неизмеримо важнее матчей и голов, побед и поражений.
Ветераны футбола, старые журналисты и болельщики сходились в одном. Столько народу, сколько Фёдора Черенкова, провожало у нас только одного человека.
Эдуарда Стрельцова.
Хвост очереди от входа в спартаковский манеж тянулся куда-то в бесконечность. Последний раз видел такое на прощании с академиком Сахаровым во Дворце молодёжи в 89-м.
Изначально на панихиду отвели два часа. Как же наивно. Люди шли три. Три с половиной. Шли бы и больше, кабы полиция не перекрыла все пути...
Пришли все.
От стоявших в первой очереди почётного караула 89-летнего Алексея Парамонова, 87-летнего Никиты Симоняна и 82-летнего Анатолия Исаева до мальчишек из спартаковской академии, которые впервые в жизни увидели, каким любимым всей страной может быть футболист...
Юрий Гаврилов не переставая плакал. На Олега Романцева было страшно смотреть. Сергей Родионов, президент детской академии, названной при жизни в честь Черенкова, еле шептал в микрофон: “Нам будет не хватать твоей доброты, честности и порядочности”...
И шли, склонив головы, сборники спартаковские — Комбаров и Глушаков, Дзюба и Ребров, Паршивлюк и Широков. И неспартаковские — Семак, Игнашевич, Кержаков.
И спартаковцы, работающие ныне не в Москве, — Аленичев, Тихонов, Филимонов, Ананко. И актёры калибра Игоря Золотовицкого.
Владелец “Спартака” Леонид Федун, который пообещал построить памятник на стадионе и назвать трибуну именем Фёдора, приедет уже на Троекуровское кладбище...
Полиция отсутствовала как класс — и она была абсолютно не нужна. Положив цветы к гробу, любой мог перешагнуть красно-белую ленточку, отделявшую обычных людей от футбольных. У меня язык не поворачивается сказать — VIP. В этой обстановке такая аббревиатура была неуместна. У каждого, кто хотел и решался, была возможность подойти и пообщаться, например, с потрясающим Алексеем Парамоновым.
Именно так жил Федя».
Осенний был день. А главное — будний. В Москве нет серьёзной безработицы. Значит, народ отпрашивался со службы. И ему, народу, наконец-то шли навстречу. 15 тысяч человек (то официальная версия: работать в тот день отказалось ещё по меньшей мере тысяч пять) пришли проститься с великим мастером.
И даже, помнится, цветочники, сделавшие месячный заработок на красно-белых букетах, в какой-то момент что-то осознали. Ведь вроде и красного набрали, и белого тоже сочинили в незатейливую композицию по два, по четыре, — а граждане всё идут и идут.
И вот уже розовое вместо красного подсовывают, пусть белое и осталось, — народ всё берёт. Потому что ни на что не обращает внимания, кроме как добраться до места прощания. И только уходя, вдогонку слышит: «Надо бы красного — с белым-то...»
Собственно говоря, в таких случаях мы народом и становимся. Разве не так? И разве не жаль, что только по таким поводам?
Черенков тем не менее людей всегда объединял. Плакали той осенью не одни мужчины. Женщины тоже. В том числе и молодые. Мы видели, что венки принесены были от всевозможных клубов. И не только столицы. И болельщики шли в самых разных шарфах — далеко не только спартаковских.
Наши братья-киевляне также выразили искренние соболезнования — несмотря на то, что случилось несчастье уже после известных политических событий. Ведь Фёдор радовал собой весь Советский Союз. Эфирным образом пересекая тогда невидимые границы, он незаметно сближал, а не разбрасывал по углам. Потому что его любили, без сомнения, даже там, куда сегодня-то на самолёте едва доберёшься.
Он был общий сын страны, которая формально исчезла. Ибо есть память. Вот Фёдор Фёдорович и не даёт нам забыть лучшее. Мы надеемся, что, с нашей скромной помощью, помнить получится и следующим поколениям.
7 октября 2014 года, как фиксирует «Спорт-экспресс», «в 13.23, спустя три с половиной часа после начала церемонии прощания, раздалась буря аплодисментов. Как великого артиста — а кто он ещё, друзья? — гроб с телом Фёдора Черенкова провожал коридор из сотен поклонников. И овация. Так же было и на Троекуровском».
Так страна сказала последнее «прости» своему любимому человеку.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Черенков и Москва
...Конечно, Кунцево — не «начало Москвы». И Фёдор — не уроженец «переулочков Арбата». Однако никто, наверное, не мог бы так соответствовать этому городу.
Улицы в нём создавались по принципу «слободы»: бок о бок селились кожевенники, кузнецы, хамовники (ткачи, по-сегодняшнему), толмачи (переводчики), у которых имелось целых два переулка в тогдашней допетровской столице. Люди выползли из-под крепости, Кремля, и жили так, как им хотелось. Москва не по плану строилась. Умеешь что-либо — вперёд! Поможем — поначалу. А селились так, как захочется по работе. Импровизационно.
Мы и до сих пор, слава богу, можем выйти неожиданным образом через незаметный переулок с одного парадного проспекта на другой. А
