отправились к Самариным.
В тот вечер у Самариных собралась родня молодых — родители Феликса, родители Леры — да самые близкие друзья родителей, всего человек с двадцать. Подарок Сабурова был принят радостно, Лера поцеловала «синьора Карадонну» в щеку, сказав, что они старые знакомые. Его усадили на почетное место за столом. Справа и слева от него располагались крепкие здоровяки его возраста, видимо, любители не столько выпить («печень, сердце, давление»), сколько поговорить.
— Знаю вас, итальянцев, — сказал один с широкой улыбкой. — Под Сталинградом встречались, на Дону.
— Я там не бывал, — счел необходимым сказать Сабуров.
— Это эпизод, — согласился сосед. — А студень у вас в Италии едят? Мы считаем его чисто русским кушаньем.
— Да, — сказал Сабуров, — вы, очевидно, правы. Заливные делают во многих странах, а вот такой холодец…
— Ого, вы даже тонкости русского языка знаете! — восхитился сосед. — Холодец!
— Да, знаю. Холодец. Так вот, такого холодца нигде не встречал, кроме как в России, а если видывал его и за рубежами, то тоже только у ваших русских.
— Встречались с нашими эмигрантами-то?
— Случалось, конечно.
— Ну и как они? Все еще точат на нас зубы? Или одряхлели?
— Старые уж не точат. Точить нечего. Жалеют, жалеют, что удрали из России. А молодые… Из тех, знаете, которые во время войны ушли…
— Это же недобитки. Это понятно.
— Что значит — недобитки?
— Вражье. Кулачье. Мелкая дрянь. Я слышал, княгиня одна русская была в героях французского Сопротивления.
— Да, была. Вика Оболенская. Ее гитлеровцы казнили. Отрубили в берлинской тюрьме голову.
— Ну вот. А кулак, брат ты мой, на это неспособен. У него даже и показного благородства нет. Одна подлость.
— Вы, пожалуй, правы, — согласился Сабуров. — Очень нечисто плотный народец эти неоэмигранты.
Кто-то за столом затеял речь о том, как, мол, здорово, что Лерочка снова в Советском Союзе, на родине, и что еще не настали времена, когда человеку независимо от его национальности, от принадлежности к тому или иному народу на земле всюду будет дом родной.
Худенький старичок, как сказали — дедушка Леры, тихо, но очень внятно утверждал:
— Русский человек должен жить в России, а если Россия его не устраивает, он не русский человек. Россия!.. Да ты выйди на берег русской речки, на холмик подымись, взгляни окрест — луга какие, поля, березки, а воздух-то, воздух — прозрачный, голубой, в ушах от него туго, аж звенит! Леса вдали. Облачка над ними. Белые на голубом. Краски мягкие, тонкие, по глазам не хлещут. Сядешь и засмотришься. И подумаешь. Об истории нашей подумаешь.
Он говорил об истории России, хорошо говорил, красочно, образно, и перед Сабуровым медленно проплывали картины давней, нездешней Руси, которая как бы и ушла в невозвратное, но связи с ней, минувшей, у новой России не оборвались. И, может быть, потому, что, став совсем другой, Россия не отказалась все же от древних ценностей своих, не порвала с ними, она вот так могуча ныне духом и своими начинаниями. Сабурову захотелось сказать тост. Спросив у соседа, как имя и отчество Лериного деда, он назвал его по имени и отчеству и заговорил:
— Вы сказали чудесную речь. Мне, иностранцу, она напомнила многое. У меня есть друг, русский человек. Он тоже живет в Италии, и мы с ним видимся иной раз. Родители увезли его из России маленьким. В годы революции. Они думали спастись от нее на чужбине. Своего сына они воспитывали в ненависти к ней. Вернее, они учили его раздваиваться: любить Россию и ненавидеть ее народ. Получилось плохо. Во имя такой странной любви к России без народа он, этот мальчик, когда вырос, пошел вместе с немцами отвоевывать себе Россию от ее народа. А оказывается, без народа страна не существует. Она существует только с народом и для народа, для того, кто ей верен, кто никогда ей не изменит. Кто изменил России, пусть никогда ее своей родиной не называет, потому что это неправда. Некоторые из тех, кто бросил ее в трудные годы, кто проклял ее, под старость рвутся обратно: хотя бы, мол, умереть на родной земле. Но умереть на этой земле — это совсем не то, что жить на ней, и они не родину находят таким образом, а всего лишь могилу. За вашу замечательную Россию! За вашу! Я бы с радостью сказал: «И за мою, за нашу», — но она, вы сами знаете, не моя. За вашу!
Леру насторожил тост синьора Карадонна. Она вспоминала разговор с владельцем виллы «Аркадия» там, в Вариготте, она вслушивалась в его чистую, правильную русскую речь, она видела, как дрожали его пальцы, в которых он держал бокал с вином, и ее стала мучить мысль: кто же он такой, почему так, почти со слезами на глазах, говорит о России?
— Феликс, ты знаешь, он русский, — шепнула она Феликсу. — Честное слово, русский. И тот мальчик, увезенный родителями, никакой не его приятель, а он сам.
— Не может быть, — тоже шепотом ответил Феликс. — Тогда почему он так свободно держится, не боится, что его разоблачат?
— Потому, что он хороший человек и об этом не думает. Мне его очень жалко.
В тот вечер Сабуров наконец-то увидел тех, кто разбил гитлеровскую военную машину. Друзья Самариных почти все были на фронте. Каждый готов был рассказывать об этом хоть всю ночь. Отец Леры, бывший военный хирург, пришел для торжественного случая при всех орденах. Сабурову разъясняли, что каждый орден собой представляет, за что его дают. Ему понравился и орден Ленина, и орден Красного Знамени, и орден Красной Звезды. Они были сделаны с большим вкусом. Пришлось и отцу Феликса доставать шкатулку с орденами. За каждым из этих знаков, изготовленных из платины, золота и серебра, стояли бои, атаки, раны, организация производства оружия, боеприпасов, ночи без сна, годы нечеловеческого напряжения. И в конце концов — победа.
Гости расходились среди ночи. Сабуров как пришел, так и ушел в сопровождении Генки.
— Еще раз говорю тебе, Геннадий, сказал он ему, прощаясь возле гостиницы, — непременно ответь себе на вопрос: чего ты хочешь?
— Стараюсь, господин профессор, — серьезно ответил Генка. — Ничего пока толком не скажу. Но стараюсь.
46
В Шереметьевском аэропорту Москвы, кроме представителей учреждений, с которыми была связана группа по своей работе, Сабурова провожали Генка Зародов и Лера Васильева. Лера просила синьора Карадонна отвезти синьоре Делии и синьоре Антониони какие-то пустячки из высоко-ценимого на Западе русского янтаря, передать приветы Чезаре Аквароне, старому Пьетро, Луиджи, Пеппо, Эммануэле — всем,
