Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал очень долгоспустя: будто бы Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика заграницу, склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между том негласно всвете, что он совершенно лишился рассудка, а за границей уже достатьсвидетельство об этом врачей. Но этого-то и не захотела Катерина Николаевна низа что; так по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованиемотвергнула этот проект. Все это — только самый отдаленный слух, но я ему верю.
И вот, когда дело, так сказать, дошло до последнейбезвыходности, Анна Андреевна вдруг через Ламберта узнает, что существует такоеписьмо, в котором дочь уже советовалась с юристом о средствах объявить отцасумасшедшим. Мстительный и гордый ум ее был возбужден в высочайшей степени.Вспоминая прежние разговоры со мной и сообразив множество мельчайшихобстоятельств, она не могла усомниться в верности известия. Тогда в этомтвердом, непреклонном женском сердце неотразимо созрел план удара. План состоялв том, чтобы вдруг, без всяких подходов и наговоров, разом объявить все князю,испугать его, потрясти его, указать, что его неминуемо ожидает сумасшедший дом,и когда он упрется, придет в негодование, станет не верить, то показать емуписьмо дочери: «дескать, уж было раз намерение объявить сумасшедшим; тактеперь, чтоб помешать браку, и подавно может быть». Затем взять испуганного иубитого старика и перевезти в Петербург — прямо на мою квартиру.
Это был ужасный риск, но она твердо надеялась на своемогущество. Здесь, отступая на миг от рассказа, сообщу, забегая очень вперед,что она не обманулась в эффекте удара; мало того, эффект превзошел все ееожидания. Известие об этом письме подействовало на старого князя, может быть, внесколько раз сильнее, чем она сама и мы все предполагали. Я и не знал никогдадо этого времени, что князю уже было нечто известно об этом письмо еще прежде;но, по обычаю всех слабых и робких людей, он не поверил слуху и отмахивался отнего из всех сил, чтобы остаться спокойным; мало того, винил себя внеблагородстве своего легковерия. Прибавлю тоже, что факт существования письмаподействовал также и на Катерину Николаевну несравненно сильнее, чем я самтогда ожидал… Одним словом, эта бумага оказалась гораздо важнее, чем я сам,носивший ее в кармане, предполагал. Но тут я уже слишком забежал вперед.
Но зачем же, спросят, ко мне на квартиру? Зачем перевозитькнязя в жалкие наши каморки и, может быть, испугать его нашею жалкоюобстановкой? Если уж нельзя было в его дом (так как там разом могли всемупомешать), то почему не на особую «богатую» квартиру, как предлагал Ламберт? Нотут-то и заключался весь риск чрезвычайного шага Анны Андреевны.
Главное состояло в том, чтобы тотчас же по прибытии князяпредъявить ему документ; но я не выдавал документа ни за что. А так как временитерять уже было нельзя, то, надеясь на свое могущество, Анна Андреевна ирешилась начать дело и без документа, но с тем, чтобы князя прямо доставить комне — для чего? А для того именно, чтоб тем же самым шагом накрыть и меня, таксказать, по пословице, одним камнем убить двух воробьев. Она рассчитывалаподействовать и на меня толчком, сотрясением, нечаянностью. Она размышляла,что, увидя у себя старика, увидя его испуг, беспомощность и услышав их общиепросьбы, я сдамся и предъявлю документ! Признаюсь — расчет был хитрый и умный,психологический, мало того — она чуть было не добилась успеха… что же достарика, то Анна Андреевна тем и увлекла его тогда, тем и заставила поверитьсебе, хотя бы на слово, что прямо объявила ему, что везет его ко мне. Все это яузнал впоследствии. Даже одно только известие о том, что документ этот у меня,уничтожило в робком сердце его последние сомнения в достоверности факта — дотакой степени он любил и уважал меня!
Замечу еще, что сама Анна Андреевна ни на минуту несомневалась, что документ еще у меня и что я его из рук еще не выпустил.Главное, она понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на моюневинность, простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны,полагала, что я, если б даже и решился передать письмо, например, КатеринеНиколаевне, то не иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вотэти-то обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком,ударом.
А, наконец, во всем этом удостоверил ее и Ламберт. Я ужесказал, что положение Ламберта в это время было самое критическое: ему,предателю, из всей силы желалось бы сманить меня от Анны Андреевны, чтобывместе с ним продать документ Ахмаковой, что он находил почему-то выгоднее. Нотак как и я ни за что не выдавал документа до последней минуты, то он и решил вкрайнем случае содействовать даже и Анне Андреевне, чтоб не лишиться всякойвыгоды, а потому из всех сил лез к ней с своими услугами, до самого последнегочасу, и я знаю, что предлагал даже достать, если понадобится, и священника… НоАнна Андреевна с презрительной усмешкой попросила его не упоминать об этом.Ламберт ей казался ужасно грубым и возбуждал в ней полное отвращение; но изосторожности она все-таки принимала его услуги, которые состояли, например, вшпионстве. Кстати, не знаю наверно даже до сего дня, подкупили они ПетраИпполитовича, моего хозяина, или нет, и получил ли он от них хотьсколько-нибудь тогда за услуги или просто пошел в их общество для радостейинтриги; но только и он был за мной шпионом, и жена его — это я знаю наверно.
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен,но уж никак не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого князя усебя на квартире и в такой обстановке. Да и не мог бы я никак вообразить такойдерзости от Анны Андреевны! На словах можно было говорить и намекать об чемугодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вамскажу, — характер!
II
Продолжаю.
Проснулся я наутро поздно, а спал необыкновенно крепко и безснов, о чем припоминаю с удивлением, так что, проснувшись, почувствовал себяопять необыкновенно бодрым нравственно, точно и не было всего вчерашнего дня. Кмаме я положил не заезжать, а прямо отправиться в кладбищенскую церковь, с темчтобы потом, после церемонии, возвратясь в мамину квартиру, не отходить уже отнее во весь день. Я твердо был уверен, что во всяком случае встречу его сегодняу мамы, рано ли, поздно ли — но непременно.
Ни Альфонсинки, ни хозяина уже давно не было дома. Хозяйку яни о чем не хотел расспрашивать, да и вообще положил прекратить с ними всякиесношения и даже съехать как можно скорей с квартиры; а потому, только чтопринесли мне кофей, я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали в мою дверь;к удивлению моему, оказался Тришатов.
Я тотчас отворил ему и, обрадовавшись, просил войти, но онне хотел войти.
— Я только два слова с порогу… или уж войти, потому что,кажется, здесь надо говорить шепотом; только я у вас не сяду. Вы смотрите намое скверное пальто: это — Ламберт отобрал шубу.
В самом деле он был в дрянном, старом и не по росту длинномпальто. Он стоял передо мной какой-то сумрачный и грустный, руки в карманах ине снимая шляпы.
