снизу в средней «косточке» веера стояла блондинка. Так же, как и ее соседки, она держала руки запрокинутыми за голову. Там ее пальцы, осторожно скользя по бархату, нащупывали железный прут, один из тех, что составляли металлический скелет декорации. Пальцами блондинка помогала соблюдать равновесие.
Из-под сцены и из зрительного зала сырость и холод поднимались волнами по ногам, по животам, по лицам нагих артисток. Кожа их становилась «гусиной».
Туда, в темноту зрительного зала, унизанную сотнями разноцветных человеческих глаз, которые кололи ее тело, блондинка смотрела так же испуганно, как в детстве темными зимними вечерами — в темноту незанавешенного окна.
Такова была ее работа один вечер, и второй, и третий.
После представления в соседнем зале гости кушали, пили, танцевали.
— Alle Puppen tanzen (все куколки танцуют), — весело возвещал метрдотель угрюмому американцу с красной апоплексической шеей, с лысеющей головой, с совиными бесстыжими и умными глазами.
— Не все, однако, — американец ткнул локтем в сторону, где на диване у стены сидела блондинка.
— Это здешняя, наша, хотя недавно поступила в фигурантки. Видали, может быть, в веере, в средней косточке? Не позвать ли вам ее?
— Нет, не надо.
— А хороша.
— Француженка?
— Русская, и по всей вероятности из графинь или принцесс.
— Р у с с к а я… — американец поглубже затянулся сигарой.
Метрдотель тем временем плавно отошел от американца, вежливо поздоровался с блондинкой. Назвал ее принцессой.
— Советую вам, — метрдотель опытно шептал, — вон, видите того американца? Наш лучший посетитель. Имеет много акций. Как я ему показал вас да сказал, что русская, — так моментально впал в безумство и влюбился.
Лицо блондинки осветилось улыбкой.
— Откуда вы знаете, что он влюблен? С американцем этого не может случиться.
— Не верите? Принцесса! Пойдемте сейчас же, сейчас же и спросим. Боже мой, я вам говорю, а вы не верите! Вы странные, русские: вы верите только обманщикам. Я вам говорю: счастье в двух шагах от вас, а вы только улыбаетесь и ни с места.
Блондинке стало еще веселее. Не желая обидеть метрдотеля, она взглянула на американца. Оглянулась. А метрдотель исчез. Обежав зал, он опять у уха американца:
— Как все русские — она страстная. Сейчас говорит мне про вас, а у самой руки и щеки так и горят. Говорит: уведите меня, я не могу от него (от вас!) оторваться глазами. Из-за этого даже не танцует. Вы видите, она не танцует. Удивительные русские! Вам пригласить ее?
— Нет, не надо.
— Ей семнадцать лет.
Американец задвигался в кресле.
— Семнадцать лет?
— Да, семнадцать лет.
Американец покосился на блондинку. Потом поднял палец и хотел что-то сказать метрдотелю, но тот исчез.
Он другой стороной обежал зал и опять приблизился к блондинке.
— Барышня. А американец-то в опаснейшем положении: окончательно влюбился. У него столько денег, что он из-за любви к вам может сделать все что угодно.
— А мне одной здесь так хорошо.
— Еще бы!
Метрдотель презрительно махнул рукой и отошел к американцу.
— Она сгорает от страсти! Не томите ее вашим упорством и приглашайте на танец. Она только и ждет этого.
Американец опустил сигару в пепельницу и вперевалку, как ходят толстые, малоподвижные люди, послушно и немного несмело направился к блондинке.
На его предложение она ответила:
— Не танцую.
— Вот так-так!
Американец бессмысленно грустно улыбнулся и, сам не зная почему, опустился рядом с ней на диван.
* * *
Ночью аллеи огромного городского сада делаются похожими на темные коридоры. Широкие аллеи, политые асфальтом, были освещены. По ним проносились в ту и другую сторону запоздавшие закрытые автомобили, словно гигантские черные тараканы с огненными глазами.
На скамейке сидела блондинка. Рядом американец. Им было видно, как мчатся по широкой аллее автомобили и как всякий раз в двух полосах света огненных глаз машины ясно видны тонкие, частые, косые ниточки моросящего дождя.
— А ведь сыро, — сказал американец, — не пойти ли в тепло?
— Погодите: бывает приятно и продрогнуть немного.
— Правда, что вы русская?
— Не все ли это равно?
— О нет, у русских совсем другой темперамент… Скажите, это вы представляли собою на сцене одну из живых «косточек» в гигантском веере?
— Я.
— Из-за таких, как вы, и искусство полюбишь.
— А вы любите музыку?
— Да, когда сыт и мне не хочется спать.
— А картины?
— Нет, они очень однообразны. В солнечном спектре ведь ограниченное количество красок. Кстати, один мой знакомый накупил массу русских икон. Впрочем, и я купил, но так, из приличия. Мы все иконоборцы. Неужели и в вашей стране в живописи преобладает иконописная школа?
— Я не знаю, право. А театр… Вы любите?
— Вот уж театр для меня настоящий сонник: как прихожу, так клонит ко сну. Разве когда в кино что-нибудь пикантное. Поедем же ко мне.
Блондинка взглянула на него. Лицо ее как-то обострилось и стало еще живее. Она спрятала его в воротник шубки и глухо рассмеялась. Американец недружелюбно притих.
— А всмотритесь-ка, — сказала блондинка, — вон там, за деревьями, там звери, кажется…
Американец встал, прищурил глаза в темноту.
— Совершенно верно: это знаменитая бронзовая группа.
В двух шагах от скамейки, на которой они сидели, в сырой, липкой темноте вырисовывалось:
Львица, стремительно раненная стрелой, упала на землю, трагически раскинув передние и задние лапы. Голова ее, ослабев, склонилась левым ухом к земле. Из спины зловеще торчала стрела. Во всей фигуре львицы, в ее закрытых глазах — печальная покорность входящей в сердце смерти. К морде ее вопросительно склонился маленький львенок. Другой такой же детеныш карабкался сзади по крупу матери к торчащему концу стрелы. А над умирающей и ее детьми, выше всех, был лев-патриарх. Он властно, и сильно, и нежно опустил одну свою лапу на тело львицы и, гордо, высоко подняв голову, с мучительной ненавистью смотрел вдаль, туда, откуда прилетела стрела…
Американец и блондинка подошли поближе к бронзовым зверям. В темноте ночи звери казались живыми, шевелящимися.
— Как это красиво! — воскликнула блондинка…
— Да… Прочное сооружение! — американец палкой ткнул в лапу умирающей львице.
— Что вы? Что вы, оставьте! Мне хочется чувствовать их как живых. Скажите, вы ведь, наверное, много путешествовали?
— Мы каждый год непременно бываем в Европе. Но, — американец сдернул с руки блондинки перчатку и по-нищенски сказал, — умоляю вас, пойдем-те ко мне.
— А правда, что этот зверь пустыни с прекрасной гривой одержим такой бесконечной любовью к своей самке, как здесь, в бронзе показано?
Американец стащил с другой руки перчатку, взял жадно обе белые руки блондинки в свои — хрустнули тонкие пальцы — и ответил:
— Да, правда, потому что самка не мучит, не изводит его, как вы меня. Она покоряется ему, как
